Когда есть радость в нем,
Рассказчик басен
Злых — сам отравлен злом.
А я во всем с судьбой
С судьбой своей согласен:
Ее прием
Мне люб и жребий ясен…'
Изабелла даже не пыталась вникнуть в то, что поет этот старик, мысли ее пребывали там, где они пребывали все последние недели. Очнулась она только тогда, когда канцона близилась к концу.
'Едва ль подсудна
Она молве людской,
Где многолюдно,
Все речи — к ней одной,
Наперебой;
Передает так скудно
Стих слабый мой
То, что в подруге чудно.
Песнь, к ней в покой,
Влетев, внушай подспудно,
Как о такой Арнауту петь трудно.'
— Я не все поняла, — сказала принцесса, когда трубадур опустил лютню, — но мне стало очень грустно. Если бы на моем месте была сестра, она бы наверное разрыдалась.
Трубадур поклонился.
— Я предупреждал вас, Ваше высочество. Эти слова и звуки выпевает мое сердце, а над сердцем никто не властен и бесполезно противиться его приказам.
Арнаут Даниэль был покорен Изабеллой. Она угадала главную его струну. Представляясь, он сказал, что многие его не понимают, сказал почти с гордостью, значит видел в этом главное достоинство своей поэзии. Сказав, что она не все поняла в его простенькой песенке, Изабелла польстила ему, как нельзя более. Теперь можно было быть уверенной, что в ближайшие месяцы он никуда из Яффского двора не сбежит.
Трубадур удалился с первого плана весьма удовлетворенный.
— Теперь — чудовище, Данже.
Появился Реми де Труа. Одет он был на этот раз не в сутану, а в наряд, приличествующий столичному повесе и вести себя, судя по всему, человек с мозаичным лицом собирался в соответствии со своим новым костюмом. Нет ничего проще, чем овладеть манерами не очень богатого, но очень избалованного молодого человека, из весьма старинного рода, некогда располагавшего богатством и властью, а ныне лишь девизами и воспоминаниями.
Можно себе представить с какой изысканной цветистой речью он предстал перед принцессой. Никакой сдержанности, политической обдуманности не было в его словах. Он или не знал о фиаско Изабеллы, или не хотел этого знать. Второе было бы принцессе приятней и она задала тонкий, уточняющий вопрос.
— Так вы из лангедокских Труа, и давно вы прибыли из Франции?
— Совсем недавно, Ваше высочество, но уже успел побывать у Гроба Господня и подробно осмотреть Святой город.
Стало быть, о событиях последних месяцев осведомлен прекрасно. Чрезмерная, наигранная изысканность признания и понравилась Изабелле и насторожила ее. С одной стороны ей было лестно, что к ее двору прибился человек, способный вести себя и мыслить вполне благородно, с другой стороны, она настолько привыкла к тому, что, ее в последнее время, окружают одни лишь проходимцы, обжоры и тупицы, что появление такого вот шевалье де Труа, можно было счесть несколько подозрительным. Конечно, он страшен и весьма, такие люди особенно часто бывают интриганами. За счет приобретения власти над людьми, они возмещают себе то, что недодал им Господь. Но что сейчас может принести неглупому уроду интрига, заверченная при ее дворе? Или, может быть, его появление свидетельство того, что расположение звезд в высших сферах начинает меняться?
Изабелла не ответила ни на один из поставленных себе самой вопросов. Решение же приняла такое: в любом случае шевалье де Труа следует приблизить и обласкать. Он в высшей степени подозрителен, так пусть лучше будет все время на глазах.
— И как вы нашли Святую землю, не обманула ли она ваши ожидания?
— Ваше высочество, предпочитаю не иметь ожиданий, которые можно было бы обмануть.
Принцесса улыбнулась. Шевалье не желает погрязать в трясине обычной светской беседы. Надобно попытаться навязать ему прогулку именно в этом направлении.
— Тогда, может быть вы ответите, надолго ли вы в наших краях?
— Не знаю, что ответить на этот вопрос. Равно как и на следующий. Ведь вы, Ваше высочество, собирались спросить у меня, не вредит ли мне, северянину здешний жаркий климат, верно?
Изабелла подняла брови — однако.
— Вы, я вижу, человек не любящий праздных разговоров, хотя по первым вашим словам трудно это было понять. Вы пели не хуже нашего нового трубадура. Теперь же я вижу, что ваш приезд в Яффу, к моему двору не был бесцельным, а может даже и не бескорыстным.
Поклон, отвешенный де Труа, мог бы удовлетворить вкусу самого чопорного царедворца.
— Ваше высочество, я буду искренен, но поверьте, искренность моя предназначена только для ваших ушей. Мне не хочется обижать всех этих господ…
Принцесса, помедлив, сделала соответствующий жест и все присутствующие нехотя удалились, сгорая, разумеется, от любопытства.
— Негр с опахалом не знает латинской речи?
— Вы угадали.
— А это? — де Труа указал на карлика.
— Это всего лишь Био, я привыкла, сидя здесь, трепать его по волосам.
— Я не смею покушаться на ваши привычки, но боюсь, что вы сами прикажете его удушить, когда наша беседа закончится…
Био заныл как ребенок, пытаясь уползти. Изабелла разжала пальцы и позволила ему это сделать.
— Надеюсь теперь все?
— Да. Я начну издалека. Впрочем, даль эта недалека. Я ехал в Яффу отнюдь не для того, чтобы посетить ваш блестящий двор. Еще дома, в Лангедоке, будучи наслышан о достоинствах принцессы Изабеллы… но оставим это, достаточно сказать — все произнесенное мною выше, произнесено искренне. Так вот, помимо целей благочестивых, в Святую землю меня манило желание повидаться с рыцарем Рено из Шатильона.
Изабелла гневно побледнела, этот урод позволяет себе все таки слишком много.
— Вы вправе сердиться на меня, но поверьте, что бесцеремонность с которой я вторгаюсь в эту область, это бесцеремонность врача…
— Что вы болтаете?! Какого врача?!
— Который утешит страдания, и ваши, и того человека, что вам не безразличен.
— Если вы решили быть бесцеремонным, то извольте быть хотя бы понятным.
— Если говорить совсем просто — прибыв сегодня к графу Рено, я застал его в ужасающем состоянии.
— Что вы вкладываете в эти слова?
— На позавчерашней охоте конь понес графа и когда он прыгал через поваленное дерево, граф рухнул оземь и пролежал после этого ночь и весь день без сознания.
— Вы хотите сказать, что Рено Шатильонский выпал из седла, — недоверчиво усмехнулась Изабелла.
— Нет еще такой лошади, что могла бы сбросить такого рыцаря, как граф Рено. Подпруга оказалась слаба. Но интересно не это, а то, что граф говорил в бреду, в те часы, когда он был без памяти.
