Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

— звонкий топот стражников; во-вторых, я увидел целый рой арбалетных стрел, вырвавшихся прямо из толпы и промелькнувших мимо меня; в-третьих же, вновь сменив зрение на слух, я услышал, что все войско с грохотом и стоном повалилось наземь за моей спиной, даже не успев достигнуть помоста.

В самом начале третьей четверти мгновения ужасный вихрь разбросал всех монахов и их хоругви — и понес к помосту не менее ужасного великана, вооруженного топором. То был Гвидо Буондельвенто. Своим прыжком едва не проломив помост, он подскочил ко мне и, замахнувшись на меня своим орудием, только и успел прорычать:

— Мессер, пригнитесь!

От первого удара я содрогнулся вместе со столбом, а от второго удара испуганно рванулся вперед, поскольку услышал позади себя страшный треск. Верный Гвидо, однако, успел, бросив топор, обхватить перерубленный ствол, который своим комлем едва не проломил мне хребет.

В продолжении всей последней четверти мгновения я сбрасывал с себя всякие железные путы, а Гвидо рычал мне в ухо:

— Удирайте, мессер! Туда! Туда! — Он указывал мне рукой через серые холмики и кочки с испугу бросившихся на землю доминиканцев, в сторону какой-то узкой улочки.

Мгновение, отведенное для устройства моей дальнейшей судьбы, истекло.

— Бегите! — крикнул Гвидо. — Я их задержу!

Задерживать было кого — как раз по силам Гвидо и моим бывшим ифритам, которых я мельком приметил над толпой в виде отдаленных горных вершин: целых три отряда королевской стражи, общим числом в половину сотни, спешило с трех сторон к месту неудавшейся казни.

— Гвидо! — сочувственно вздохнул я, желая принять главную битву вместе с ним.

— Бегите, вам говорят! — яростно вознегодовал Гвидо. — Неужто все мы зря тащились в такую даль?!

Он подтолкнул меня так, что я едва не покатился кубарем с помоста.

Соскочив вниз и, увы, сразу потеряв удобное место обзора, я пригнул голову еще ниже и кинулся в толпу через серые кочки и холмики доминиканской братии.

Люди Сентильи — их я узнавал по торчащим из рук кинжалам и коротким каландарским мечам — прокладывали мне дорогу, угрожая всем направо и налево, однако толпа, пережив первый страх, уже орала и улюлюкала, хлопая в ладоши и весело свистя мне вдогонку. Кто-то даже попытался сунуть мне в руку бурдючок с вином.

Поначалу мне казалось, что Гвидо, громко топая по камням, бежит следом за мной, но вскоре этот близкий топот затих, а затем послышались настоящие боевые ругательства и раздался звон мечей. Я понял, что теперь Гвидо честно исполняет то, что он обещал мне при первом нашем примирении.

Едва плотные стены, составленные из горячих, живых тел кончились, как меня сразу обступили с двух сторон другие стены — темные, сложенные из холодного французского камня. Однако из этих мертвых стен быстро высунулась человеческая рука и, схватив меня за локоть, дернула в какой-то сумрачный и дурно пахнущий закуток.

— Мессер, — дохнул мне в ухо Тибальдо Сентилья, сидевший тут в засаде. — Скорей меняйте личину.

Пока я лихорадочно натягивал на себя штаны суконщика, кожаную рубаху шерстобита и с удовольствием влезал в удобные сапоги конюха, служащего никак не ниже королевской конюшни, флорентиец заталкивал ногой в грязь, шутовские наряды осужденного на костер грешника.

Шум битвы, кипевшей где-то там, посреди волновавшегося моря толпы, вовсе не утихал, а, напротив, даже усиливался.

— Не потеряем ли мы Гвидо? — с тревогой спросил я Сентилью.

— Он провел здесь целый год в нестерпимом бездельи, — усмехнулся Сентилья. — Дабы он случайно не выдал себя и всех нас, я запретил ему совать нос даже в самую захудалую таверну. Как боевой конь, он едва не расшиб копытом все стойло. Теперь его все равно не удержать. Дайте ему отвести душу, мессер.

Целый год все они сидели в Париже, ожидая удобного случая, чтобы взяться за дело моего спасения! Я разинул рот и даже не нашел в себе сил, чтобы проговорить слова благодарности.

— Торопитесь, мессер! — стал подгонять меня порядочный трактатор.

— А где Фьямметта? — выдал я и другую свою тревогу, которую не мог не выдать.

— Не беспокойтесь, мессер, я все предусмотрел, — махнул рукой Сентилья. — За проценты с тех орденских денег, которые я получил от вас, я мог бы выстроить для нее прямо напротив вашей тюрьмы другой неприступный замок. Теперь возьмите это, — добавил он, протягивая мне не что иное, как Удар Истины, которого я не видел уже четыре года!

— Откуда?! — вытаращив глаза, воскликнул я.

— Тише, мессер! — поднял палец Сентилья. — Я сам бы хотел задать вам этот вопрос. Вчера ко мне в дом вошла незнакомая знатная дама, поразив у дверей всех моих головорезов, а затем — и меня самого своей красотой и решительностью. Я не успел и слова сказать, как она сунула мне в руки эту безделушку и потребовала отдать той «рыбке, на которую в Париже давно расставлены сети». Так она и сказала — «рыбке»…

— Чтобы «рыбка» сумела скорее выскочить из всех сетей, — усмехнулся я, вешая кинжал на шею, поскольку мое запястье было уже свободно от всяких петель. — А потом эта дама исчезла, как «черная молния».

У Сентильи приподнялись его редкие брови.

— Примерно так и случилось… как случилось и сегодня, — пробормотал он, — Палача я приберег для себя. Она же опередила мой кинжал. Признаюсь вам, мессер, уж если мне предложили бы выбирать между «черненькой» и «беленькой»…

— Мой выбор уже сделан, — оборвал я Сентилью. — Но очень не советую вам делать свой окончательный выбор. У вас не хватит никаких денег, чтобы угнаться даже за тучей, из которой выскакивают такие черные молнии.

На том наш разговор прекратился, поскольку я уже, как выразился Сентилья, сменил личину.

— Осталось это, — сказал Сентилья, протянув мне еще один кинжал, тот самый, которым я уже владел когда-то на корабле, следовавшем из Трапезунда во Флоренцию. — А теперь, мессер, я прошу вас напрячь все свои силы, которых, как я прекрасно понимаю, у вас совсем немного после стольких лет, проведенных в застенке.

Тибальдо Сентилья недооценил моих сил. Целый год он не терял времени даром, изучая все лабиринты, все переулки и проходные дворы Парижа, по которым теперь выводил меня прочь из Франции. Однако и я не потерял четырех лет даром, каждый день по-паучьи лазая по гранитным выступам и щелям своего тесного застенка. Первым запыхался он, а не я.

— Вы двужильный человек, мессер, — шумно прохрипел он, переводя дыхание и оглядываясь по сторонам на каком-то перекрестке.

На одной из улиц нас настигли-таки взоры королевских всадников, уже рыскавших по городу. Наш разгоряченный вид совсем не понравился им. Мы припустили что оставалось духу, и уж совсем испугался я за трактатора, когда он вдруг замер на месте.

— Ложитесь! — шепнул он, и я невольно последовал его примеру.

В тот же миг из-за бочек и телег, загромождавших проход впереди, поднялись мрачные фигуры — и полдюжины арбалетных стрел пронеслись над нами.

Всадники не догнали нас, зато нас догнал и накрыл грохот падающих тел, лошадиных и человеческих.

— Я так и знал, что здесь, на этом самом месте, нас могут ожидать маленькие неприятности, — с гордостью заметил Сентилья, отряхивая грязь с колен и локтей.

Последняя «маленькая неприятность» ожидала нас уже у самых ворот, вернее, над воротами. Осторожно высунув голову из-за угла дома и посмотрев в сторону открытой настежь дверцы той очень большой клетки, что называлась Парижем, Сентилья недовольно цокнул языком.

— Стража подкуплена мной, но над воротами повисла «сова», — сообщил он мне и тут же объяснил,