Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров

священной стрелы. Сегодня на рассвете мой оруженосец в свой установленный черед вышел на задний двор к этому древнему дереву.

— Стрелу венчало белое оперение? — уточнил я.

— Нет, черное, сельджукское, — несколько удивил меня Эд де Морей. — В пергаменте было указано, что комтур должен выехать не ранее шестого часа, чтобы к полуночи достигнуть Чудесного Миража.

«Вот как именуется охотничий дворец Алаэддина», — уяснил я себе.

Завернув в какой-то новый проход, мы столкнулись с человеком, явно дожидавшемся нас.

— Брат комтур! — сказал он, однако низкий поклон отвесил одному мне и притом безо всякого обращения, которое теперь я посчитал некой страшной тайной, не произносимой человеческими устами.

— Брат сенешаль! — ответил ему рыцарь Эд. — Приготовьте посланнику достойную одежду, а что касается меча, то случаю подобает «Благословенный Вход в Иерусалим».

Сенешаль, еще раз низко поклонившись, исчез во мраке, а мы, вернувшись в коридор, остановились у одной из келий, дверь которой никак не отличалась от аскетического вида прочих.

— Мессир, прошу вас освятить мое жилище своим посещением, — изрек рыцарь Эд, потянув за грубое кольцо.

Когда загорелся фитиль восковой свечи, то кроме нищенской лежанки, покрытой сухим тростником, дощатого стола с кувшином и лежавшей на углу пергаментной Псалтири, недешевой, судя по крышке переплета, а также висевшего на стене кипарисового распятия, я ничего более в этой убогой каменной каморке не обнаружил.

— Жилище достойное великого рыцаря, — без всякого лукавства признал я.

Комтур румских тамплиеров ответил молчанием, а спустя мгновение на пороге кельи появился сенешаль и с неописуемым почтением передал на руки комтура тщательно сложенные одежды, поверх которых покоился убранный в дорогие ножны франкский меч.

Оставаясь настороже, я, конечно, приметил, что мои руки, управляясь с франкским одеянием, не испытывают никакой неловкости, а тело ничуть не сопротивляется тесноте материй на ляжках и талии.

— Взгляните на гравировку, мессир, — предложил мне рыцарь Эд, приобнажив меч и поднеся его к моим глазам. — «Осанна в вышних». Примите его, мессир, как дар капеллы.

Я поблагодарил рыцаря со всей учтивостью и, затягивая пояс с ножнами, добавил с невольным вздохом:

— Если бы я еще мог знать, ради каких благ обязан принять его.

— «Ради каких благ»? — опешил комтур.

— Прошу вас, брат Эд, не забывайте, что усилиями союзников или врагов, то есть с некой целью, у того, чей приход вы ожидали, отнята память, — напомнил я ему. — Мне не известно, кто я. Каждый жест, каждое слово вызывают у меня тысячи вопросов.

— Да, да, я стараюсь не забывать этого, мессир, — пробормотал рыцарь Эд и повлек меня из кельи в другой конец коридора, на западную лестницу.

Спустившись, мы оказались в весьма обширном помещении, в котором совершенно отсутствовали окна. Освещенное двумя рядами масляных светильников, покоившихся на бронзовых треногах, оно по своему виду сразу напомнило мне всплывшую из бездн моей памяти базилику: я отметил ту же продолговатость со ступенчатым возвышением, несколько уплощенный свод и низкие галереи на длинных сторонах помещения. Большего в те мгновения мне разглядеть не удалось, поскольку все передо мной загородили грозные рыцари, облаченные в белые плащи.

С большой настороженностью стали они разглядывать меня, и я удивился, заметив наконец, что, пожалуй, любой из них мог сгодится мне в отцы. Бороды половины из них оказались богаче серебром, нежели борода самого комтура.

— Братья! — негромко обратился к ним Эд де Морей. — Долгие годы службы, проведенные нами на земле иноверцев, не прошли даром, и, волею Всемогущего, кипарис не успел состариться и засохнуть. Тот, чьего прихода мы ожидали, стоит перед нами. Не удивляйтесь его словам и вопросам.

Один из рыцарей выступил на шаг из полукруга.

— Брат комтур! — произнес он густым голосом.

— Брат маршал капеллы, говори! — кивнул ему Эд де Морей.

— Я имею смелость напомнить братьям слова святого Иоанна Крестителя, — сказал маршал капеллы, любезно напомнив мне о том, чья голова была изображена на стене помещения. — И теми словами задать пришедшему вопрос: тот ли он, или ждать нам иного.

Слова маршала мне ничуть не понравились. Я тоже сделал один шаг ему навстречу и задрал рукав, расширявшийся к запястью.

— На вопрос маршала капеллы я не имею ответа, — чистосердечно, как и раньше, признался я. — К вратам вашего дома меня привез доблестный комтур, который и назвал меня тем, чей приход ожидался вами столь долгое время. Вот признак, так же загадочный для меня, как и многозначимый для вас. Сколько себя помню, я всегда носил этот предмет. — Последние слова, разумеется, содержали каплю лжи, но по существу были правдивы.

Все тамплиеры разом преклонили колена.

— Мессир, — смиренно произнес маршал, обращаясь ко мне. — Других признаков нет, и ваш ответ вполне достаточен.

— По преданию, братья, мы должны приветствовать Посланника братским поцелуем, — напомнил Эд де Морей скорее мне, чем тамплиерам.

Он первым учтиво обнял меня за плечи и прикоснулся своими жесткими губами к моим губам. Поцелуи остальных братьев сильно смутили и встревожили меня. Седобородые мужи, несмотря на видимое благоговение, обхватывали меня своими сильными руками, как девушку, и, не ведая стыда, проводили пальцами по моим чреслам и ляжкам. Смутная волна каких-то тяжелых воспоминаний вновь поднялась в сумрачном хаосе моего таинственного происхождения, но на этот раз не выбросила на берег ничего, кроме скоропреходящей тошноты и отвращения.

За этим обрядом последовала весьма скромная трапеза, состоявшая из сухих лепешек и разбавленного вина. Прислуживали за столом безбородые слуги моего возраста, одетые во все черное.

По окончании трапезы состоялся еще один, благодарственный, молебен, в словах которого приор говорил об исполнении сроков, о приближающемся Судном Дне и обо мне как вестнике долгожданной победы света над тьмой. Если молитвенным духом и были бледно озарены лица окружавших меня франков, то никакой радости от того, что наконец настал час, ради которого рыцари Храма пребывали на чужбине добрую сотню лет, я в их бесстрастных взорах не нашел. Трапеза в полусумрачном зале больше напоминала сновидение, нежели все минувшие мои сны, которые теперь казались мне ярче утренней яви. Так я снова впал в глубокие сомнения.

«Возможно, все они давно покойники, — нарочно пугая себя и страхом торопя пробуждение, предположил я. — Целую сотню лет сидят здесь на одном месте и ожидают свою жертву».

Устав требовал от братьев после трапезы немедля удалиться в свои кельи для уединенной молитвы, и, вновь оказавшись под покровительством одного рыцаря Эда, я вздохнул.

— Мне кажется, что я опять пребываю в колдовском сне, — так и сказал я рыцарю Эду, когда мы поднялись в его келью.

Это признание немного успокоило меня, поскольку я тут же предположил, что, если спящий скажет во сне, что он спит, то сон в тот же миг несомненно должен рассеяться.

— Я видел, с какой тревогой, мессир, вы смотрели на лица братьев, — сказал рыцарь Эд. — Они долго учились не ожидать ничего и ни на что не надеяться. Это было необходимо, для того, чтобы удержать цитадель.

— Подобно Али Бабе, я теперь стою над пещерой, полной тайн и сокровищ, и страшусь произнести волшебное слово, — добавил я к своему признанию еще одно. — Могу ли я воспользоваться своей властью и заставить тебя, брат Эд, бодрствовать до тех пор, пока из глубин пещеры не будет извлечен последний самый мелкий бриллиант?

— Мессир, — сдержанно улыбнулся рыцарь Эд. — Меня мучает то же самое искушение. Что касается