— То, что я успел рассказать, — кивнул рыцарь Эд, — даже нельзя назвать историей или вступлением к ней. Мессир, с вашего позволения, я усугублю кое-какой грех, то есть кое-какое нарушение Устава, в чем раскаиваюсь уже заранее. После чего мне, надеюсь, удастся развернуть перед вами картину великой и нескончаемой войны.
Я не преминул поддержать хранителя самых страшных тайн со времен сокрытия Чаши Грааля. Залпом опорожнив глиняные чашки, мы доверительно посмотрели друг на друга, и рыцарь Эд, смахнув с бороды капли вина, приступил к главному повествованию этой удивительной ночи, только дважды прервавшись на короткое время ради исполнения молитвенного правила, обязательного по Уставу Ордена рыцарей- тамплиеров.
ПЕРВЫЙ РАССКАЗ ЭДА ДЕ МОРЕЯ, КОМТУРА КОНИЙСКОЙ КАПЕЛЛЫ ОРДЕНА СОЛОМОНОВА ХРАМА
В последний год правления Бодуэна Первого, короля Иерусалимского, отличавшегося не только воинской доблестью, но и почти монастырской набожностью, появились предсказания о том, что с его смертью начнется постепенный закат христианского королевства в Палестине, завоевание которой стоило великих усилий и неисчислимых жертв среди рыцарей, давших обеты Креста.
Некие очевидцы поговаривали в страхе о кровавой звезде, висевшей целую ночь над стенами Святого города.
Как бы отвечая порывом духа на все эти тревоги и предчувствия, девять французских рыцарей дали иерусалимскому католикосу обет целомудрия, бедности и послушания. При этом в виду многочисленных опасностей, угрожавших христианам в Палестине, они взяли на себя святой долг оказывать вооруженную защиту паломникам на их пути от морского берега к местам земной жизни и страданий Спасителя, охраняя их от сарацинских и христианских придорожных разбойников. Надо признать, что последние к тому времени уже едва ли не сравнялись по своей численности с неверными.
Во главе этих отрекшихся от мирской суеты людей, служивших во славу Пресвятой Матери Божией и соединивших монашеский образ жизни с обычаями изначального рыцарства, стал Гуго де Пейн, отменный рыцарь, смелый и доблестный воин, каких можно насчитать немало среди тех, кто принял обет Креста, ради освобождения Заморской земли на Востоке.
Вскоре на иерусалимский престол вступил Бодуэн Второй, король, не столь прославившийся в подвигах, как его предшественник, но зато устроивший свою жизнь монарха почти по монастырскому образцу. Помня о недобрых предсказаниях, он оказал новому рыцарскому Ордену особую честь, как бы призывая его братьев восстановить неприступную цитадель христианского духа в Палестине. С этой целью он передал рыцарям в вечное владение часть своего дворца, которая приходилась прямо на место святая святых древнего храма Соломона. С этих пор рыцари стали называться Pauperes commilitones Christi templique Salomaniaci, «бедными братьями во Христе при храме Соломона».
Папа Гонорий Второй утвердил зародившийся Орден, и благородный Гуго де Пейн был признан его Великим Магистром. Король Бодуэн обратился к духовному отцу всех христианских народов того времени, святому аббату Бернару Клервосскому, смиренно прося того взять под свое водительство рыцарей Храма, и святой человек Бернар собственноручно начертал устав Ордена, который был принят на соборе в году одна тысяча сто двадцать восьмом от Воплощения Господа.
Кроме подробных указаний относительно богослужения, соблюдения постов, обхождения с больными и бедными, устав внушал рыцарям Храма почтительное отношение к старцам и безусловное повиновение главам Ордена. Но прежде всего тамплиер должен был избегать мирских наслаждений и развлечений, которые были доступны и даже поощрялись среди рыцарей-дворян. Женатые мужи могли вступать в ряды Ордена, однако не имели права носить его отличительные знаки, а именно белый льняной плащ с восьмиконечным алым крестом, означавшим безропотное принятие мученичества, и белый шерстяной пояс Иоанна Крестителя как символ сердечной и плотской чистоты. Не допускалось никаких украшений на платье и оружии.
Подобно монахам, члены Ордена в мирное время должны были оставаться в своих кельях, делить простую общую трапезу и довольствоваться жестким ложем. Главной радостью и счастьем их жизни должна была стать смерть за святую веру и за своих братьев.
Этому Ордену, в котором жизнь и смерть его братьев были отданы Всемилостивому Творцу, отверзлись сердца христиан всей Европы. Государи и простолюдины увидели в них воинов во славу Божию. Чуждые всякого честолюбия, они возвращались с поля брани в тишину своих храмов. Они были монахами, которые, однако, не пользовались безмятежностью обычной монастырской жизни. Они были монахами, которые жаждали кровавых опасностей и во всякое мгновение были готовы к самопожертвованию.
В Орден стало вступать много молодых людей из самых знатных дворянских родов, ибо вдруг стали в чести не ссоры, затеваемые от скуки, не смехотворные подвиги на нескончаемых охотах и пирушках и не караулы под окнами зевающих дев, а ночлег под открытым небом на камнях далекой земли, сухая корка хлеба и кувшин простой воды.
Могущественные властители и богатые негоцианты стали осыпать новую общину своими милостями. Со всех сторон потекли к Ордену приношения, оружие. В Орден передавали лучших коней. Многие из сильных мира сего отказывали Ордену по завещаниям десятую долю своих имуществ и огромные имения.
Так началось невольное искушение праведного братства маммоной, и не мудрено, что наступило время, когда к пустым кельям Ордена стали присматриваться люди, имевшие на душе вовсе не бескорыстные помыслы. К тому же, увы, стала расти зависть к Ордену Рыцарей Храма и в сердцах тех, кто по праву должен был называть тамплиеров своими кровными братьями и встречать их с широко раскрытыми объятиями. Оплотом этой греховной зависти стал Орден Святого Иоанна Иерусалимского, который образовался на Святой земле несколько ранее Ордена Храма и также был посвящен попечению и заботе о странниках и больных пилигримах. Рыцари-иоанниты, носившие черные плащи, на левой стороне которых был пришит восьмиконечный крест из белого полотна, стали считать себя на основании малозначимого старшинства воинами более достойными высоких милостей и даров. Так, исконный враг рода человеческого заронил великий грех вражды в сердца лучших и сильнейших воинов христианского мира. Этот грех не раз ослеплял рыцарей, толкая их в дьявольское горнило междоусобной брани, которую порой с великим изумлением наблюдали с близлежащих гор и холмов сами сарацины, поскольку они внезапно теряли всякую нужду в применении коварства и жестокости и даже получали возможность сохранить свои воинские достоинства про запас.
Но не богатые дары и не зависть оступившихся братьев стали главным и самым ужасным искушением для благородных рыцарей Иерусалимского Храма.
Спустя девять лет после основания братства рыцарей-монахов, в один из весенних дней — передают, что это произошло накануне праздника Ваий — перед вратами Ордена появился некий бродячий монах, державший за плечом холщовый мешок с какой-то тяжестью. На вопрос привратника он ответил, что желает видеть Великого Магистра, ибо имеет приношение, которое может оценить по достоинству только верховный глава Ордена. Спустя некоторое время ему был дан ответ, что Великий Магистр готов принять Божьего слугу, на что монах довольно дерзко изрек:
«Господин, пославший меня, столь велик в христианских добродетелях, и приношение его столь свято, что глава вашего братства нисколько не потеряет своего достоинства, а, напротив, прославит себя еще больше, если спустится сам с высоты своего величия и примет на свои руки то, что по праву признает главою всех глав».
Такая речь не удивила и не разгневала Великого Магистра, ибо на дорогах Палестины не трудно было встретить странников с самыми необыкновенными причудами рассудка, если не прямо одержимых. Пришельца просто оставили вместе с его приношением за закрытыми вратами.
На другое утро Великому Магистру доложили, что человек в монашеском одеянии и с полотняным мешком за плечом продолжает стоять на том же самом месте, вовсе не выказывая нетерпения и как бы не чувствуя неудобства. Глава Ордена велел не прогонять его, а только вынести лепешку и предупредить, что странник вряд ли дождется большего.
Пришелец не принял лепешку, а известие, полученное уже невольно, как будто бы пропустил мимо своих ушей.
И так каждое утро Великому Магистру доносили, что удивительный монах попирает босыми стопами все тот же камень посреди мостовой, вовсе не теряя присутствия духа и живого блеска глаз.
