существующие законы!.. Никаких оценок происходящему. Не рыдать, не завывать и не проклинать злодеев.
Все остальное можно.
Их, конечно, слушают, но слушают… с сочувствием. И на том спасибо.
Маня на секунду прикрыла глаза и, как любая женщина на свете, первым делом спросила то, чего спрашивать было решительно нельзя:
– Сильно бьют?
Она выговорила это одними губами, почти прошелестела, но он понял, конечно. Должно быть, он многому научился в эти три дня.
– Терпимо. А сейчас совсем перестали.
Перестали, когда Никоненко вмешался, подумала Маня.
– Ты признание подписал?
Он помотал головой – нет.
– Держись.
Он кивнул.
– У тебя будет адвокат. Я переговорила с Глебовым, он сегодня-завтра посмотрит материалы дела. Ты должен рассказать ему все, как было.
Павел Глебов – знаменитый адвокат, из первой пятерки, а может, и тройки, Перри Мейсон и Генри Резник в одном лице. Только при упоминании его фамилии наименее подготовленные судьи если уж не падают замертво, то отменяют заседание и в ту же минуту отправлялют дело «на доследование». Его услугами пользовались исключительно «в высших сферах». Он был молод, насмешлив, чертовски умен и очень хорош собой, как адвокат в американском кино.
Береговой посмотрел сначала на одну притихшую девицу, потом на вторую. Они совершенно были не похожи на тех, кого он знал… как бы это выразиться… «еще до войны»!
Меньше всего он ожидал их увидеть здесь, в КПЗ! Он вообще ничего не ждал и ни на кого не надеялся, и тут неожиданно его куда-то повели, и привели не на допрос, а… к ним!
Он вдруг задышал глубже и удобнее уселся на жесткой табуретке. Ребра и спина ныли так, что хотелось, чтоб они совсем отвалились и хоть на какое-то время перестали болеть.
– Володя, ты понял, что я сказала про Глебова?
– Мне он не по карману. И потом, у меня уже есть какой-то. Тут такой порядок. Если нет своего, то назначают кого-то! Так положено.
– Зато мне по карману, – сердито сказала писательница Покровская, которая тоже как будто начала оживать.
Он не удержался, неловко потянулся и потер спину под свитером. Не было сил терпеть.
– Тебе больно, Володя? – вдруг спросила начальница-самодур Митрофанова, и глаза у нее налились слезами – на самом деле!
Самыми настоящими, искренними, горячими женскими слезами.
Маня пнула ее в бок так, что она даже на стуле качнулась, – что ты будешь делать, Маня в этой крохотной железной комнатке все время пиналась! Слезы пролились и потекли по щекам. Береговой, позабыв о своей спине, смотрел на Митрофанову во все глаза.
– Вы не переживайте за меня, – растерянно сказал он ей. – Не очень-то и больно.
– Рассказывай быстро, как все было на самом деле. Только честно, Володя.
– Я его не убивал.
Поливанова отмахнулась.
– Это всем известно. Это даже следствию известно! – Она не знала, можно так говорить или нельзя, но не сказать не могла. – Но никто не понимает, как все было на самом деле! Алекс сказал, что ты явно чего-то не договариваешь!
– Алекс? Какой Алекс?
– Наш. Александр Шан-Гирей. Мы все заняты этим вопросом. Твоим вопросом. То есть не вопросом, а происшествием. То есть не происшествием, а…
Все же она волновалась так, что путались не только мысли, но и слова!..
Катя быстро вытерла слезы, хотела сосчитать до двадцати пяти, сбилась на четырех, посмотрела в потолок, а потом на Берегового.
Он сильно зарос, почти до глаз, которыми все время моргал, как будто в них насыпали песку. Свитер болтался на нем, словно снятый с чужого плеча, хотя, как и улыбку, этот свитер Митрофанова отлично знала – Береговой приходил в нем на работу. Свитер тогда, на работе, очень ему шел, синий и белый, с норвежским узором. Она еще когда-то хотела ему выволочку устроить, что он приходит в издательство не «по форме», а потом передумала. Она и так то и дело устраивала ему выволочки, как будто была к нему неравнодушна!.. А она равнодушна, совершенно точно!
Этот щегольский свитер, надетый на голое тело, хотя раньше он всегда носил его на рубаху, был грязный, замызганный, в бурых, словно протухших пятнах, и ее затошнило от мысли о происхождении этих пятен.
Кровь? Рвота?..
Руки, лежавшие на столе как-то отдельно от него, были черными, словно он всю жизнь таскал уголь, а не решал сложные компьютерные математические задачи.
Лампочка на потолке освещала его макушку – отросшие немытые волосы висели сосульками – и бледную физиономию с очень темными длинными бровями, тенями вокруг глаз и неопрятной щетиной.
Кате казалось, что ему неловко за себя, за свой вид и запах, и он пытается натянуть на руки рукава замызганного свитера, расправить плечи и вообще как-то придать себе
Он хочет выглядеть человеком, только и всего.
А еще он хочет собаку. И в Завидове у него домик, вокруг которого море сирени. Белой, персидской, всякой.
– Володя, рассказывай, как все было на самом деле. – Это опять деятельная Поливанова вступила! Ее напористость казалась истерической, от отчаяния. – Понимаешь, мы ничего не сможем сделать, если ты не расскажешь!
– Все равно никто не поверит.
– Если не поверят, то тебя посадят. Нужно сделать так, чтобы поверили и не посадили. Давай. Начинай.
Береговой уставился в стол.
– Я повез журналы Балашову. Меня Дэн попросил. У него совещалово в тот день назначили, он сам никак не мог, а помощница Балашова его достала!
– Лариса, что ли?
– Я не знаю, как ее зовут, и Дэн не говорил. Я забрал журналы…
– Постой, не так. Ты целый день был в «Алфавите», да?.. – Береговой кивнул. – Никуда не уезжал, и это очень легко проверить, потому что там пропускная система, выходы-входы фиксируются. Да? – Он опять кивнул. – Твоя машина где была?
– На стоянке, где же еще?..
– На стоянке для сотрудников, во дворе. Ну, куда мы все заезжаем, под шлагбаум! Правильно?
– Абсолютно! – сказал Береговой почти весело.
Впервые за эти три дня он вдруг поверил, что… не один. Еще, может, не до конца, но уже начинал потихоньку.
Нет, он верил в Дэна и в то, что тот его не бросит, но эти девчонки – он так и подумал про них:
