Болото взбудоражилось. Воздух наполнился шумом крыльев, криками и писком птиц. В зеркале водоема замелькали их быстрые тени. Охота началась.
Свист дроби сливался с громом выстрелов. Я настрелялся вволю. Утки с перебитыми крыльями, долгоносые и длинноногие свистухи, бекасы, окропленные похожими на рубины каплями крови, устлали все дно моей лодки. Солнце уже поднялось над водой. Болотные испарения усилились. Мой молдаванин устал грести. Пора было прекращать охоту. Но уж очень мне хотелось подстрелить еще несколько зеленоногих лысух, и я велел слуге повернуть лодку в небольшую заводь, где эти умеющие ловко скрываться подружки кувшинок наверняка облюбовали себе местечко. Тот насупился, но подчинился, лишь скинул с себя засаленную меховую безрукавку, с которой, похоже, вообще редко расставался. Мы уже приближались к затону, когда там прогремел выстрел. Серая цапля пролетела почти над самыми нашими головами, тяжело махая крыльями.
— Там молодая хозяйка — домнишоара[2] Димитреску, — озабоченно произнес молдаванин, вглядываясь в похожее на дым от сигареты небольшое серое облачко, редеющее в воздухе. — Она, видать, нас опередила.
Я был неприятно удивлен. Ведь с вечера эта молодая особа якобы недомогала?! Или из-за своего высокомерия просто не пожелала встречаться со мной — каким-то болгарином? Последнее мне показалось наиболее правдоподобным. Обидевшись не на шутку, я уже был готов приказать моему гребцу повернуть назад. Но меня разбирали тщеславие и любопытство. Захотелось увидеть эту женщину, встретиться с ней лицом к лицу и даже просто испортить ей охоту. Поскольку наша лодка направлялась к тому же берегу, куда и ее, мы бы неминуемо распугали ей всю дичь по дороге.
Через минуту в заливчике появилась небольшая, выкрашенная в зеленоватый цвет лодка, замаскированная осокой и ветками, издали напоминающая плавающую зеленую корзину. В середине ее стояла барышня Димитреску с укороченной двустволкой в руках. Белый сеттер плыл перед лодкой, а она отдавала ему какие-то команды.
Заметив нас издали, девушка сердито повернулась к нам спиной. Наверное, засекла блеск линз моего полевого бинокля, с помощью которого я пытался рассмотреть ее лицо. Это ей явно не понравилось, она несколько раз взмахнула веслами и укрылась за густыми ветвями стоящей на берегу ивы. Моя лодка проплыла совсем рядом с этим местом. Наша встреча походила на курьез.
— Она сердится, потому что вы ей испортили охоту, — сказал молдаванин. — Очень гордая и строгая. Не изволите ли распорядиться повернуть назад?
Когда я отказался, он продолжил:
— Она никогда не берет с собой гребца. Отправляется на болото одна с этим проклятым псом, который кусается, как дьявол. В прошлом году он набросился на меня и начал рвать мой кожух. А она смотрела…
Молдаванин замолк и с каким-то отчаянием ударил по воде веслами. Лодка стремительно понеслась. Позади нас прогремели два выстрела. Это барышня продолжала палить.
— А она даже не подбирает убитую дичь, — неожиданно заявил мой гребец.
— Как же так? Неужели бросает ее? — удивился я.
— Оставляет там, где упала. Алекси, батрак, ходит потом и отыскивает ее для себя.
— Тогда зачем ей сеттер?
— Таскает его с собой — приискивать птиц. Вот так-то…
— Чудно!
Эта девушка меня заинтриговала. Какая надменность и презрение ко всему окружающему! «Откуда это? — подумал я. — Или врожденная жестокость и высокомерие аристократки, или новомодная эксцентричность?» Покорить такую женщину не представляет особого труда. Надо только суметь понять, что она мнит о себе, и соответственно — ублажать ее… Любовь, я считаю, это помешательство и очень часто помешательство на воображаемом идеале, который бывает необходимо воплотить в живой образ. Всякая красивая женщина уже привлекает нас к себе, и, даже если мы не питаем к ней никаких чувств, нам все равно хочется поиграть с ней в любовь. В этом отношении женщина доверчива, как ребенок. Что я должен был делать? Во мне взыграли амбиции. Я чувствовал себя уязвленным, задетым за живое. Всякий интерес к охоте пропал. Под предлогом, что мне все же хочется подстеречь зеленоногих куриц, я велел молдаванину загнать лодку в камыш, за которым пестрел тонкий ковер из водяных лилий. Но что-то неукротимо тянуло меня назад, поближе к барышне Димитреску.
Не прошло и десяти минут после моего неловкого столкновения с ней, как позади нас прогремел дублет. Две ути поднялись над тростником, и одна из них, подрыгав хвостом, камнем полетела вниз… Послышался сердитый голос девушки, которая звала собаку. А через мгновение раздался короткий испуганный возглас, за ним — вопль, пронзительный, резкий, который повторился еще раз, полный ужаса…
Молдаванин быстро развернул лодку. Он изо всех сил работал веслами, лодка жестко врезалась в камыш, его стебли шуршали и стегали нас по лицу, неохотно уступая дорогу. Мы вырвались из зарослей и понеслись на крик.
Девушка отчаянно боролась с опрокинутой лодкой. Ее длинные волосы запутались в ветках и осоке, которые для маскировки были пристроены на носу лодки. Плечи придавила огромная охапка зелени. Она накрывала ей голову, как бесформенная баранья шапка, и мешала ей видеть. Белый сеттер — виновник происшествия — с лаем барахтался рядом, царапая лодку, и бросался на хозяйку, чем только усугублял положение.
Я сбросил патронташ, куртку и прыгнул в воду. Быстро восстановил положение лодки, но волосы девушки доставили мне немало хлопот. К счастью, она умела плавать и все это время стойко держалась на воде, пока я отцеплял ветки от ее прядей. И все это могло бы сойти за досадную шутку, если б не вмешался сеттер. Этот окаянный пес, специально выдрессированный защищать хозяйку, как бешеный вцепился зубами мне в плечо. Приходилось защищаться от него на плаву. Дважды я ощутил его зубы на своих руках. Но что можно было поделать? Барышня теряла силы и вот-вот могла лишиться сознания. Молдаванин помог мне втащить ее в нашу лодку. А сеттер, воспользовавшись моментом, когда у меня обе руки были заняты, вцепился сзади мне в шею. Ненависть к этому животному обуяла меня. Я взревел не столько от боли, сколько от ярости. Мне удалось схватить его, и я начал его душить, ударяя кулаком по морде и стараясь утопить в болоте.
Эта схватка длилась, видимо, довольно долго. Молодая госпожа при этом безобразно визжала; молдаванин с трудом удерживал ее, чтобы она не прыгнула в воду; сеттер нещадно скулил и хрипел; а я все больше впадал в бешенство. Так мы боролись и бултыхались сцепившись, пока не приблизились к берегу, где вода доходила мне по грудки. Здесь собака вырвалась из моих рук и убежала. Вид у меня, судя по всему, был страшен: разодранная рубаха нараспашку, весь мокрый, окровавленный. Когда я взбирался в ее лодку, барышня недаром с ужасом глядела на меня, готовая разреветься. Мой гребец больше ее не держал, ведь ей было незачем теперь бросаться в воду. Я наладил весла второй лодки, приказал молдаванину держать курс на усадьбу и поплыл вслед за ними. Неожиданно девушка что-то проговорила.
Молдаванин стал разворачиваться.
— Ружье утопила, — крикнул он мне. — Хочет достать его из воды.
Мне тоже пришлось последовать за ними к месту происшествия. Я снова влез в воду и стал искать ружье, ощупывая дно лопатой.
— Она желает вам помочь, господин, — громко сказал молдаванин.
— Нет надобности. Сам управлюсь, — ответил я.
Бес, вселившийся в меня, придавал силы. Я чувствовал, что теперь она уже полностью сломлена, и торжествовал, но в то же время и презирал ее. Нырнув несколько раз, я, опутанный тиной и водорослями, появился на поверхности с двустволкой в руках. Вручил ей ружье, как подают упавшую игрушку ребенку, который вам изрядно поднадоел своими шалостями…
Мой товарищ прерывает рассказ. Из-за деревьев показывается дед Васил — путевой сторож. Он предупредительно кашляет и не спеша приближается к нам, осклабившись при виде убитой дикой козы и бутылки коньяка. Старик с напускной строгостью треплет собаку, которая радостно встречает его, и, сев рядом со мной, начинает подробно описывать, как та подняла косулю, затем, довольный, глотает коньячку и закуривает. Его желтые кошачьи глазки блаженно поблескивают. Мой приятель возобновляет свой
