золотом. Временами из воды с легким плеском выпрыгивала рыба и, сверкнув в воздухе, снова скрывалась. Лягушки выводили долгие рулады, точно молились. Липы надо мной слегка покачивали своими широкими листьями, и их тени едва заметно колыхались на гладкой воде запруды. А в родничке утонуло несколько звезд, и они покачивались в его чистой воде, словно упавшие на дно золотые монетки. Не случалось ли вам, замерев, вслушиваться в такую ночь? Скоро вам начинает казаться, будто вы слышите, как растет трава, как кипит вокруг молодая жизнь, как все говорит вам о радости быть молодым и сильным, о радости жить. Земля и небо сливаются воедино, и вас тоже что — то подхватывает и несет. Радость распирает вас, вы готовы заключить в свои объятия весь мир…
Я положил ружье в сторону, лег на теплый камень и, отдавшись мыслям о прекрасном, смотрел на чудесное июньское небо.
И вот как раз когда я забыл про выдру, она появилась.
Внезапный всплеск, после которого лягушки тотчас умолкли, заставил меня взглянуть на запруду.
Голова выдры рассекала воду против течения.
Первой моей мыслью было схватить ружье. Но я тут же сообразил, что это движение меня выдаст. Луна, которая тем временем поднялась выше, осветила мою площадку, и стволы ружья отсвечивали синеватым блеском.
Надо было сохранять неподвижность и ждать удобной минуты.
Выдра доплыла до быстрины. Вот она вылезла на песчаный мыс и блеснула на песке, точно черная кошка. Потом издала тихий, неопределенный звук и легла.
К ней двинулись три черные тени. Они окружили ее и стали тыкаться ей в морду. Потом, точно по данному знаку, все четверо побежали к краю мыса и снова на мгновение остановились. Чуть позже они выстроились у быстрины рядком и стали бить хвостами по воде.
Старая выдра учила своих детенышей ловить рыбу. Частыми и сильными ударами хвоста она вынуждала рыбу забиваться в вымоины. Малыши подражали матери.
Когда кому-нибудь удавалось схватить добычу, он бежал с еще бьющейся в пасти рыбой на песчаный мыс и там ее съедал.
Занятие это продолжалось целый час. Четверо зверьков то внезапно исчезали, то снова появлялись, словно четыре быстрые тени.
Постепенно их охотничье усердие ослабевало. Они наелись и начали играть. Кошачьи тела с быстротой молнии мелькали в воде. Они гонялись друг за другом, переворачивались на спину, сплетались в большой черный клубок, с тихим плеском уходили под воду и снова показывались, увлекаемые течением. Иногда было слышно, как детеныши прихватывают и кусают друг друга, издавая при этом негромкие хриплые звуки, напоминающие мурлыканье.
Улучив минуту, когда зверьки скрылись под водой, я схватил ружье, упер приклад в плечо и, держа палец на спуске, стал ждать их появления.
И вот у самой площадки, на которой я ждал, опустившись на колено, показалась плоская голова старой выдры. Она была так близко, что я видел ее круглые, влажные глаза, во взгляде которых читалось что-то человеческое.
Быть может, она заметила мою тень или учуяла мое присутствие. Смотрела она на меня пристально и чуть удивленно, словно была не совсем уверена, что перед ней человек.
Несколько секунд я целился ей в голову, не решаясь выстрелить. Близость ее взгляда сковывала мою волю. Передо мной было живое существо, в глазах которого я видел тот самый свет души, какой можно увидеть и в наших, человеческих глазах.
Пока я целился, я не дышал и теперь почувствовал, что больше не могу задерживать воздух в груди. Сам того не желая, я вздохнул, жадно втягивая в себя ночную свежесть. Этого оказалось достаточно для того, чтобы выдра скрылась под водой. Запруда мгновенно опустела. Детеныши исчезли так же внезапно, как появились.
Я остался на моей площадке, несколько обескураженный и смущенный собственным поведением. Потом, когда лягушки снова затянули свою меланхолическую песню, я вдруг почувствовал в душе своей необыкновенное спокойствие — такое, какое наступает лишь когда человек счастлив и любит. По дороге домой я посмеивался про себя, весело насвистывал и смотрел на молодой месяц…
Мой товарищ укрылся плащом и лег. Наши собаки мирно спали у погасшего костра. Река полнила ночь успокоительным шепотом. Далеко по равнине разносился лай деревенских собак и тарахтенье запоздалой телеги.
— Да, ночь разнеживает, — сказал я.
— И что в этом плохого? Разнеживает?! Люди часто боятся, как бы их не обвинили в сентиментальности именно в тех случаях, когда они поступают так, как и должны поступать настоящие люди, — ответил мой товарищ. — А ночь не разнеживает. Ночь гнетет нас темнотой. Возвышает же наши души небо…
Охота на следующий день выдалась чудесная.
Зимою
© Перевод О. Кутасовой
Утром шесть куропаток забрались в редкий колючий кустарник, росший на склонах лога.
Вокруг, словно дно гигантского сосуда, окруженного со всех сторон теряющимися в дымке зимнего дня горами, лежала равнина. Смерзшийся на большую глубину снег однообразно синел. Равнина, словно ставшая меньше, безнадежно и пустынно леденела под прозрачным, как стекло, небом.
Шесть птиц подняли головы и сквозь черную колючую сетку кустарника с удивлением смотрели на студеную белизну, покрывавшую недавнее жнивье и кукурузные поля, где они выросли. Их маленькие головки, цвет перьев на которых переливался от красноватого до светло — голубого, долго оставались неподвижными. Кроткий испуганный взгляд девичьих глаз был устремлен к далеким почерневшим лесам. Потом они тревожно обернулись назад, к противоположному склону лога, где был небольшой холмик. Посреди него торчал голый вяз. В его ветвях виднелся словно бы ворох сухих листьев.
Время от времени этот клубок вздрагивал и принимал продолговатую форму. В пространство вписывался острый ястребиный профиль. Хищная птица, потеряв терпение, начинала шевелиться.
Она ждала уже два дня.
Куропатки видели, как ястреб, точно сторож, прилетает рано утром, торопясь занять свой пост. Вонзив взгляд в терновник, он
Жертвы ястреба тоже следили за ним, но с ужасом. Они сторожко ходили по кустарнику, под защитой его острых колючек, а голод искушал их выйти из убежища на поиски какой-нибудь пищи.
Петух — на его груди коричневое пятно было самым большим и ярким — ни на миг не спускал глаз с ястреба. Время от времени он издавал тихие звуки, предостерегая от неразумного шага какую-нибудь молодую курочку. Эти едва слышные молящие звуки приводили ястреба в волнение. Хищник напрягался, как пружина, которая вот-вот сорвется.
Дни стояли без солнца, не шел и снег. Небо было неподвижным, тихим, холодным и точно навеки собиралось остаться таким. Мертвенностью веяло от застывшей земли. Даже собачий лай не доносился из окрестных сел. Замерзшая живность не осмеливалась издать ни малейшего звука, боясь нарушить суровую тишину земли. Дни приходили нерадостные, холодные и уходили незаметно, оставляя за собой запах ночной стужи. Лишь неумолчное журчание воды подо льдом разносилось по логу.
Вечером темнота смешивалась с туманом. Равнина синела. Ястреб поднимался с вяза, делал широкий полукруг над кустами, желая удостовериться, что его добыча на месте, и спокойно летел к далекому лесу.
Куропатки бросались к руслу потока, свободному ото льда. Здесь земля не замерзала, и можно было
