— Кто, я? Что я понимаю в таких делах? — Он повернулся на стуле и недоверчиво поглядел на нее, словно колеблясь с ответом, явно застигнутый врасплох. — Сестра говорит невесть что. Есть такая поговорка: кто летом в тени лежит, зимой из снега хлеб месит. Так и она.
— Это вы о приданом говорите? И я того же мнения. А вы верите в судьбу и в то, что ее можно заранее узнать? — Христина смотрела на Костадина с торжественным блеском в глазах, словно ожидая услышать нечто весьма важное.
— Можно узнать, отчего же нет, — неуверенно сказал он. — Что на роду написано, то и сбудется.
— Ах уж эта судьба — людское суеверие! Хочется не верить, а должна признаться — не могу, — сказала со смехом Райна.
— И вы тоже будете заказывать ковер? — спросил Кондарев.
Костадин чуть повернул голову, искоса глянул на него.
— Да, я пришел за этим, а вы зачем?
— Ну, а я по другому делу, — миролюбиво ответил Кондарев, скорее удивленный, нежели задетый резким тоном Костадина.
— Господин Кондарев — наш коллега, вы ведь знакомы? — сказала Христина, испуганно взглянув на Костадина.
Наступило молчание. Казалось, жужжание пчел стало громче. В свисавших над столом белых цветах акации шла неугомонная возня насекомых, занятых своим делом. Прозрачная тень листвы падала на сидящих за столом, словно паутина, изорванная солнечными лучами, которые скользили по лицам и одежде. Райна беспокойно теребила цепочку сумочки, лицо ее помрачнело, губы надулись, как у ребенка. Христина с нетерпением поглядывала на пристройку, из которой должна была появиться мать.
«Пора уходить, — подумал Кондарев. Он понимал, что Христину тяготит его присутствие, но что-то удерживало его. Этот торгаш вырядился как на сватовство. Возможно, Христина нравится ему. Неужели ей приятно такое внимание с его стороны? Нет, просто ее раздражает пустая болтовня его сестры. Христина знает, что Райна без ума от него, и нервничает, считая, что он засиделся, забыв о приличии. Кроме того, ей, как хозяйке, положено быть любезной с гостями, и ему, заметив неприязнь Костадина, следовало тотчас же уйти, чтобы не ставить ее в неудобное положение. Но уходить сейчас, как побитому, нельзя. Удобный момент упущен, надо ждать прихода матери.
Костадин взял со стола шляпу, словно собираясь идти.
Христина вздрогнула и повернулась к нему.
— Мама где-то замешкалась, господин Джупунов, и вы теряете терпение, — сказала она с подкупающей улыбкой. — Райна пошутила, и не надо сердиться на нее. У вас могут быть совсем другие взгляды, — добавила она и с недовольством взглянула на Кондарева, который постукивал очередной сигаретой о крышку коробки.
Костадин положил шляпу на колени.
— Я уже сказал, что не разбираюсь в таких делах.
— И все же у каждого есть свое мнение, но его не всегда можно высказать.
— Почему? — спросил Кондарев, чтобы заговорить с Христиной. Она все время избегала даже его взгляда.
— Все зависит от случая и среды.
— Это так, — он усмехнулся, давая ей понять, что прекрасно понимает, о каком случае и среде идет речь. — Но я не вижу, в чем вина госпожицы[37] Джупуновой. Она подходит к браку весьма серьезно и возражает против мещанских браков, где в большинстве случаев материальные интересы стоят над чувствами.
— Я не могу понять, какой смысл вкладывают в это слово, я слышу его так часто, что оно мне опротивело! — нетерпеливо перебила Христина. — Все говорят «мещанское», «мещанство», будто это бранные слова. Отец мой мещанин, но я не нахожу его ни глупым, ни дурным. Неужели я должна ненавидеть его за то, что он мещанин? — Разгорячившись, она передернула своими красивыми плечами, на которых красное платье казалось ярче, и рассмеялась сухо и неестественно.
Кондарев резко обернулся. Взгляды их встретились. Затуманенные внезапным озлоблением, глаза ее стали чужими, уголки губ вздрагивали.
— Смысл самой банальной жизни — обзавестись хозяйством и родить детей, — ответила вместо него Райна.
— А тебе не хочется родить детей?
— Этого я не говорила. Я хотела бы, чтоб жизнь моя была бурной. Дети — лишь следствие. Человек не животное, чтобы жить лишь для продолжения рода. Главное в том, чтобы мужчину и женщину влекло друг к другу, чтобы они дополняли один другого, как сказал Вейнингер.[38] Вы согласны с Вейнингером, господин Кондарев?
— Что? Я не расслышал, извините, — спохватился Кондарев. «Откуда в ней такая злоба и насмешливость? Почему она до сих пор не сказала мне, что ей обидно, когда я называю ее отца мещанином? Нет, не может быть… Конечно, не меня она имела в виду…»
Он вдруг вспомнил вопрос Райны и, боясь выдать свое смущение, поспешно повернулся к ней.
— Теория Вейнингера построена так, чтобы доказать, будто женщины сами виновны в своем униженном положении, — машинально ответил он.
— О да, мужчинам она нравится, и поэтому они наговаривают на нас все что угодно. Вы хорошо ее определили. Мы, женщины, не всегда сознаем свое унижение, — сказала Райна.
— А почему это женщины в униженном положении? — вдруг спросил Костадин.
Вопрос был неожиданный. Никто не думал, что Костадин вмешается в разговор. Сестра с удивлением и страхом поглядела на него, опасаясь, что брат осрамится, сказав глупость, или же нагрубит Кондареву. Тон вопроса показывал, что Костадин вмешался неспроста и спрашивает не сестру, а Кондарева.
— Каждому интеллигентному человеку это видно, — ответил Кондарев.
— А я считаю, что как раз интеллигентным это и не видно. Начитались книжек и забивают головы женщинам всякими глупостями будто им на пользу, а выходит наоборот, — язвительно возразил Костадин. — Женщина есть женщина, а если которой захотелось стать мужчиной, пусть носит мужнины штаны, если он отдаст.
— Что вы этим хотите сказать?
— Хочу сказать, что женщине нужно свое, и не морочьте ей голову!
— Я вас не понимаю, — сказал Кондарев и поглядел на женщин, которые сидели, опустив головы.
— Понимаете, и еще как! Женщина сходится с мужчиной не ради какого-то нового строя, как толкует сестра: тот новый строй она пока лишь на гитаре подбирает; как выйдет замуж — другую песню запоет. А коль захотелось бурной жизни, пусть идет к другим. «Полюбила Мара пляски и пошла за трубачом!»
— Ах, он придерживается самых грубых взглядов! Коста, ты никогда ничего не читал и никогда не размышлял об этих сложных проблемах! — воскликнула Райна, краснея и делая брату знаки глазами.
Но Костадин пропустил ее слова мимо ушей. Сидя по-прежнему вполоборота, он глядел куда-то сквозь ветви.
— Но что вы называете для женщины своим? Или вы из тех, кто думает, что женщина не смеет иметь ни своей профессии, ни идеалов, ни общественных стремлений? — спросил Кондарев, пытаясь разгадать мысли и намерения Костадина.
— Я говорю не о таких, которые не видят дальше своей профессии, и не верю, что среди них есть хоть одна стоящая женщина. Есть мужчины, которые насулят златые горы, а потом не знают, куда деваться. Наговорят женщине про всякую там бурную жизнь, про какой-то новый строй, которым бредит сестра, а когда женщина потребует свое, называют ее мещанкой. Всем известно, что мир не из одной реки воду пьет.
— Ваши поговорки весьма двусмысленны. Вы говорите о каком-то новом строе, о котором здесь и речи не было. Очевидно, вы отвечаете сестре, которая не думает как вы, — заметил Кондарев, сердясь на себя за то, что ввязался в разговор.
«Если б я ушел вовремя, ничего бы этого не было», — подумал он. Этот торгаш, пересыпающий каждое слово поговорками, как будто знал про его отношения с Христиной и нарочно вмешался в разговор.
