— Жаль, что бай Кынчо не отдал его в попы. Все равно пропадает молодость. Кто вбил ему в голову эдакую блажь?
— Приезжает тут один из города. Он и накрутил его.
— Когда-то таких спроваживали в монастырь, — громко сказал Костадин, с презрением оглядев молодого человека.
Его разбирала злость при виде непутевых сыновей деда Кынчо, старого друга его отца. Он предвидел, что хорошие отношения с этой семьей, годами работавшей на земле Джупунов, неминуемо испортятся.
Сказав женщине, что он вывезет снопы в город и там их обмолотит, Костадин обещал на днях заехать еще раз и повернул коня в обратный путь.
Он ехал по рыхлой дороге вдоль речки, мысленно укоряя деда Кынчо за то, что не обуздал вовремя сыновей. Старший, Йордан, дружбаш и сельский староста, ударился в политику, а младший, учитель, заделался вегетарианцем. Костадин диву давался беспомощности старика, который слыл умным и хорошим хозяином.
У поворота, где дорога сворачивала от речки, был большой омут. Перед ним вода, промыв в русле желоб, лилась широким потоком, пенилась и манила прохладой.
Костадин расседлал коня, дал ему просохнуть от пота, потом разделся, взобрался на него и завел в воду. Конь прядал ушами, от копыт полетели брызги. Костадин тер его и окатывал водой. Кислый запах конского пота стал острее, смешавшись с запахом теплой сырости и тины. Рыжеватая шкура Дорчо потемнела и стала отливать старинной бронзой.
Выкупав лошадь, он стреножил ее и улегся в воду у омута. Мощный водяной столб ударил в спину и рассыпался пенистыми струйками. Костадин расслабил мускулы и прикрыл глаза. Шепот речки убаюкивал; казалось, что он несется вместе с ласковыми, прохладными струями, которые что-то лепечут своими смеющимися голосами.
Закусив хлебом с брынзой, он тронулся в обратный путь, рассчитывая за два часа добраться до виноградников, но дорога так петляла, что он попал туда лишь к четырем часам. Возле сторожек не было ни души. Судя по облитым купоросом кадкам и развешанному на кольях тряпью, владельцы только что занимались опрыскиванием. С высокого ореха доносилось кваканье древесной лягушки, неподалеку жнец с хрустом срезал колосья, и, словно в такт со взмахами серпа, над голубоватыми лозами вздрагивало знойное марево.
Костадин заблудился, он не мог понять, проехал ли уже мимо виноградника бондаря или нет, и все оглядывался по сторонам. Всюду тянулись утомительно однообразные безлюдные шпалеры лоз; взгляд отдыхал только на синеющей вдали цепи Балкан. Живописный вид пробудил мечту о Христине; не хотелось мириться с мыслью, что и сегодня он не увидит ее. Он свернул на узкую тропинку, обросшую высоким кустарником и фруктовыми деревьями, и она вывела его на небольшой пустырь, поросший бурьяном, из которого торчали старые, засохшие лозы. За пустырем виднелся огражденный колючей проволокой виноградник, белела сторожка с небольшим навесом сбоку.
В нераспаханном нижнем углу росло абрикосовое дерево, осыпанное золотистыми плодами. На прислоненной к стволу лестнице стояла босая молодая женщина в белой косынке и розовом ситцевом платье.
Костадин приостановился и стал вглядываться, приставив руку козырьком. Узнав Христину, он погнал коня через пустырь к сторожке.
Христина заметила его раньше, как только он свернул на тропинку, окаймленную кустарником. Она следила за его соломенной шляпой, которая то исчезала за кустами, то снова показывалась, и с трепетом ожидала его появления.
Все эти шесть дней, прошедшие с памятной встречи у них в доме, когда Райна намекнула, что Костадин намерен сделать ей предложение, Христина ждала, что он либо зайдет к ним, либо назначит ей свидание. Мучаясь сомнениями и нетерпением, она ждала от него весточки. Она несколько раз уклонялась от свидания с Кондаревым и, чтобы не пускать его в дом, сказалась больной. Она припоминала, как возникло и крепло ее чувство к К ос та дину, начиная с первого девичьего увлечения, когда ходила в гости к Джупунам, и до последних дней. Он давно пробудил в ее душе робкое любопытство, смутное чувство, которое она таила от людей. То была лишь неясная мечта, с которой девушки, погрустив, засыпают, но которая еще не завладевает ими всецело. Она говорила себе, что этот высокий, жилистый, как кизиловый прут, юноша никогда не полюбит ее. Встретившись с ней, он мрачно кивал ей кудрявой головой, а если и заговаривал, то свысока, как все подростки, презирающие женский пол. Глядя, как он, покрикивая, суетится во дворе, как важничает, ей хотелось подчас рассмеяться. Она не боялась его, ибо догадывалась, что за напускной грубостью скрывается добрый, уступчивый характер.
Пробудившееся чувство не угасло, но равнодушие Костадина не давало ему воли. Костадин был богат; ей ли надеяться, что он выберет ее? С мучительным стыдом она припоминала, как во время войны приняла от старой Джупуновой поношенное шерстяное платье и сшила себе из него юбку, как приходила к ним в надежде отведать чего-нибудь вкусненького, потому что дома ели непропеченный кукурузный хлеб. В своем простодушии она не понимала, что неравная дружба с Райной унижает ее. И теперь, вспоминая прошлое, она сгорала со стыда, но в глубине души торжествовала, зная, что сын этой женщины и брат ее подруги любит ее и хочет на ней жениться. Она может войти в их семью полноправной хозяйкой, но может и ответить отказом. Это заботило не только брата, но и сестру. Христина знала, что Райна влюблена в Кондарева, и перестала дружить с ней не столько из ревности, сколько из гордости и ущемленного достоинства. Не так давно Христина ответила взаимностью Кондареву. Ей льстила любовь серьезного мужчины, бывшего офицера с романтическим ореолом бунтовщика. Тогда она, став учительницей, впервые вышла на самостоятельную дорогу и еще не знала, на что надеяться в жизни. Ее женское тщеславие ликовало, но внутренний голос упорно нашептывал, что не Кондарев герой ее мечты. Усилия Кондарева вовлечь ее в коммунистическое движение, политические проповеди и попытки оторвать от привычной среды только раздражали ее. Но даже и тогда она не смела надеяться, что Костадин Джупунов полюбит ее. Когда же заметила, что этот человек, который если и здоровался с ней, то свысока и небрежно, засматривается на нее, недовольство Кондаревым стало расти. Костадин по вечерам проезжал верхом мимо их дома, и она стала поджидать его лишь для того, чтобы проводить улыбкой. Она знала, что это ради нее проезжает он мимо них кружным путем. Лихой вид Костадина забавлял ее и в то же время заставлял краснеть. Костадин казался ей сказочным молодцем — от него веяло силой и вольностью, он пробуждал в ее душе жгучее чувство чего-то знакомого и родного.
И тогда Кондарев стал ей казаться чужим и даже враждебным. Она почувствовала, что он ведет ее не к счастью и благополучию, а только в жуткую бездну. Он не говорил с ней о том, как предполагает жить вместе и на какие средства, а неустанно рассказывал о мировых проблемах, о капитализме и революции, как будто из-за этого им и надо пожениться. Все чаще при встрече с ним ее охватывали досада и отвращение. Однако, когда Райна намекнула ей о любви Костадина, к чувству безумной радости и счастья примешалось мучительное чувство раскаяния и вины по отношению к Кондареву. В душу закралось сомнение: почему Костадин сам не признался ей, а послал сестру, которая вдруг решила воскресить старую дружбу? Христина полагала, что недостойно женщины быть посредником в сердечных делах брата. Разве Костадин не мог сам высказать свои чувства? Но все эти сомнения рассеялись при его появлении у них в доме. По тоскующему, полному ожидания взгляду она догадалась, что у него на сердце, и у нее самой вспыхнуло желание встретиться с ним наедине. Но в эти шесть дней ни Костадин не дал о себе знать, ни Райна, и Христина не на шутку обиделась. Не давало покоя подозрение, что Райна нарочно выдала чувства брата и привела его к ним, чтобы отвадить ее от Кондарева. Ожесточив себя старыми воспоминаниями об обидах в доме Джупунов, она решила выждать день-другой. Утром она заявила, что пойдет вместе с матерью на виноградник. Ей хотелось встряхнуться, развеять не покидавшие ее мучительные сомнения.
Стоя на лестнице, она видела, как Костадин привязал коня к вязу возле сторожки и прошел к навесу, где мать чистила абрикосы и укладывала их на доску для сушки. С радостным волнением следила, как он здоровается с матерью, слышала его голос, не упускала из виду ни одного его нетерпеливого движения. Христина слышала, как он расспрашивал о ее здоровье, и встревожилась, как бы мать не проговорилась. Когда Костадин зашагал по винограднику, она прикрыла юбкой голые колени и, вспыхнув до корней волос, приготовилась к встрече, притворяясь, будто не замечает его появления. Руки ее дрожали, когда она
