– Итак, вы ни на йоту не продвинулись. Это можно заключить по краткости вашего пребывания у нее.
– Боюсь, вы правы, – сказал я в надежде, что с очередным коммюнике о срыве переговоров выступлю не раньше чем часа через два.
– Теперь вижу, что совершил промашку. Но в жизни приходится прибегать к любым средствам. Уверен, вы понимаете.
– Конечно. – Как человек, способный понять многое, я смекнул, что меня ждет куча всякой информации. – Простите, что не смог вам помочь.
– Вам не в чем себя упрекнуть. Все это классический случай по Фрейду, девочке необходимо внимание отца. Рой от этой роли отказался. Я по характеру на эту роль не гожусь. Собственно, я этих качеств лишен. Мужчина в отношении с женщиной способен выступить в одной, максимум в двух ролях, то есть в роли мужа, брата, друга, ну и так далее. Я могу быть только любовником, а изредка – другом.
– Да, ясно.
К этому моменту он, казалось, вполне освободился от замкнутости. Почти по-приятельски мы прошлись до угла двора, где виднелся амбар с допотопным флюгером на крыше. Все равно злой ветер перемен развеет всякую возможность преображения этой постройки в лабораторию музыки. Я подумал, смогут ли Китти, Эшли, Кристофер, Рут, Пенни и Гилберт продолжить здесь свое существование; я зрительно представил, как рушится этот дом от запустения, в пламени пожара, под натиском буйной растительности. Даже Гилберт, решил я, не сможет предотвратить ни одно из этих бедствий.
– Что вы собираетесь предпринять? – спросил я его.
У него, будто в едком раздражении, задрожали щеки:
– А что тут предпринять? Наверное, буду продолжать попытки. Но придет время, наступит момент, когда надоест. Невозможно оставаться бескорыстным всю жизнь.
– Вы правы. Однако, надеюсь, у вас хватит терпения подождать пару недель или сколько еще может потребоваться ей, чтоб пойти на уступки.
Гилберт уже было открыл рот, чтобы ответить, как вдруг дверь, выходящая на веранду, хлопнула. Я увидел Китти, вырядившуюся в брючный костюм бутылочно-зеленого цвета, темно-лиловую, с рюшами, блузку, длинные перчатки, в руке что-то весьма напоминающее слегка уменьшенный пляжный зонт – не забыть бы упомянуть ловко замазанный тоном подбородок. Я пялился на нее, пораженный быстроте, с которой она сумела так преобразиться, в то время как Китти наставляла Гилберта насчет прихода Эшли из школы, насчет дневного кормления Пышки-Кубышки и всего такого прочего. Она проделывала все это живо и без малейшей застенчивости, вернее, лишь с той долей застенчивости, какая допустима и характерна для женщины, не теряющейся в присутствии мужчин. За все время, пока мы шли пешком к закусочной (средь прочих домов проходя мимо приюта для престарелых, из окон которого престарелые с презрением на нас косились), пока обедали в компании коневодов и лавочников, пока ехали в такси через Хендон, Суисс- коттедж и дальше, Китти ни разу не впала в прежнюю демонстрацию своей стойкости. Болтала что-то несущественное насчет мытарств Кристофера в его университете, насчет общего рынка, насчет намерения снова обратиться к теории Успенского, а также насчет того, когда я соберусь познакомить ее со своей девушкой. Я был близок к тому, чтобы счесть этот идеально гладкий отрезок нашего общения продолжением уже знакомой наигранности, как вдруг до меня дошло: все это потому, что на самом деле я, как бы Китти себя ни вела, вообще не испытываю к ней ни доверия, ни сочувствия. Прямо скажем, негоже для того, кого считают другом. Тогда я попробовал настроиться иначе, но это предприятие у меня не двинулось, поскольку Китти затеяла действия, отражавшие ее попытку собраться с силами.
– Что такое, Китти?
– Дуглас, дорогой, не подумайте, пожалуйста, что я сумасшедшая, но все-таки можно попросить вас еще об одной малюсенькой услуге?
– Какой? То есть конечно можно!
– Я абсолютно не сомневаюсь, что вы человек в высшей степени ответственный, надежный и достойный доверия, но мне, глупой, было бы гораздо спокойней, если бы вы взяли на себя труд еще раз набрать этот номер, чтобы совершенно окончательно убедиться, что, ну, вы понимаете, именно она подошла к телефону. Чтобы я, видите ли, могла быть абсолютно уверена, что мое письмо к ней попадет.
– Ах, ну да, конечно!
Через пару минут, стоя в телефонной будке где-то у пруда Бейсуотер, я в очередной раз проговорил свой текст насчет Фреда, получив точно такой же ответ, как при первой попытке. Вешая трубку, я обратил внимание, что номер телефона-автомата и тот, по которому я звонил, имеют общий коммутатор, явив тем самым триумф наблюдательности, что могло бы обернуться отнюдь не триумфом, случись это в те давние времена, когда коммутаторы обозначались буквами, а не цифрами и местонахождение их ничего не стоило определить. Эта, как и прочие проблемы, повергла меня в раздумье. Возвратившись в такси, я сказал Китти:
– Все в порядке, она дома. Только я поеду с вами.
– Как скажете, дорогой, ведь у меня никаких особых дел, только заехать к портнихе.
– Возможно, она не в норме, а если и в норме, не исключено, вам потребуется поддержка.
– Вы имеете в виду портниху?
– На эту портниху вам следовало бы заранее выделить побольше времени. Здесь вам и свидетель может потребоваться. Далеко это отсюда?
– Через две улицы. Замечательно, что вы оказались так предусмотрительны!
– Что вы, собственно, намерены там делать? – спросил я Китти, после того как она отдала распоряжения шоферу.
– Ну, прежде всего, хочу на нее взглянуть. Увидеть своими глазами, что за сокровище доставило всем нам столько бед. Потом попытаюсь ей объяснить, что она натворила, чтоб та поняла, – вы же знаете Роя, он вполне мог ей сказать, будто у меня миллионы и все такое прочее. Если я смогу объяснить…
– Насчет взглянуть, это вам удастся, в отношении всего прочего весьма и весьма сомневаюсь. Впрочем, желаю удачи!
В моем мозгу образ Сильвии так прочно ассоциировался с помойкой, что я нисколько бы не удивился, подходя к ее жилью, если бы столкнулся здесь на улице с буйной поножовщиной, или с ребятней, мочившейся прямо на крыльце и потягивавшей сигаретки с наркотиками, или с валявшимися там и сям на ступеньках потребителями денатурата. Так или иначе, но мы с Китти благополучно миновали коридор, уставленный цветами в горшках, и вошли в лифт.
– Шестая квартира, – сказала Китти, взглянув в какую-то бумажку и нажимая кнопку. – Нет, знаете ли, этот Гилберт – просто чудо! Ему бы в самую пору заделаться секретарем какой-нибудь значительной шишки, вместо того чтоб валять дурака с… Хотя и здесь, я убеждена, он в высшей степени на уровне и, надеюсь, это доставляет ему удовольствие.
Китти вся как-то подобралась: порозовели щеки, распрямились плечи, она приготовилась идти напролом, чем бы это для нее ни закончилось. Когда мы вышли из лифта, Китти уверенным шагом направилась к нужной двери и эффектным жестом нажала кнопку звонка. Изнутри грянуло разбойничьим посвистом, затем постепенно перешло в горестный вой, и тут дверь открылась. С порога на нас мрачно взирала Сильвия.
– Привет, Сильвия! – бодро сказал я, делая шаг вперед и поддерживая при этом Китти за локоть. – Я как раз проходил мимо и решил, как говорится, заскочить, посмотреть, как ты живешь, ну вот, решил и думаю, а не познакомить ли тебя, раз уж подвернулся случай, с одним человеком, о котором ты, должно быть, наслышана. Вот леди Вандервейн!
Один-ноль в мою пользу: я вошел, подталкивая перед собой обеих дам в комнату, которую с определенной натяжкой можно было бы назвать гостиной, так как здесь явно принимали пищу, спали и занимались прочими видами разной деятельности, хотя для данной комнаты такое определение все-таки казалось опрометчивым. Это могла быть и музыкальная гостиная, если бы граммофон, гремевший, заглушая все звуки, кроме исторгавшегося им пронзительного воя, был бы все-таки приспособлен для воспроизводства настоящей музыки. К моему огромному удивлению, Сильвия подошла и прикрутила звук потише.
