водка выпита, перчик остался. — Откуда я мог знать? Разъедаться она с первого курса начала. Ну толстая и толстая. Ну и еще растолстела. Добавочно. И ладно. Хорошего человека, — косится он на рыжую в бриллиантах, — чем больше, тем лучше… А что ее подблевывало иногда — так это неудивительно. У нее была типичная булимия.
Лысый, накручивая в больших ладонях тяжелый стакан с виски, пристально рассматривал Хозяина. Сейчас скажет какую-нибудь гадость, определила Наташа. Она не ошиблась.
— Давай-ка, Боб, дружок, расскажи нам сказочку! — негромко и с вызовом выговорил он. — Хотим, хотим, хотим! Как ты и сам ничего не знал. Как ты понятия не имел — об интересном беременном положении единоутробнейшей сестры. Пускай, ребятки, Бобка нам расскажет. Да, ребятки?
Хозяин побледнел, заимев лицом совершенно не свойственный человечьим особям желто-серый цвет, очень страшный.
«
— Да, я не знал, — с усилием выдавил он сведенными горем губами, — не знал. Я виноват.
— Mea culpa![26] — по-подонковски улыбнулся мерзавец лысый между двумя глотками виски, видимо, очень доволен, что у Хозяина — все плохо. Наташа бы с удовольствием расцарапала его лысую голову и гладковыбритые щеки.
«
А вот это правильно. Наташа пошевелила хвостом.
Один взгляд назад. Зима 1990 года
Белая голова уже много недель знает, каким будет этот день. Встанет она поздно, даже по своим сибаритским меркам — около двенадцати дня, а может быть, и позже. В час. В два — это уже, пожалуй, перебор. Любящие родители укатили справлять Рождество и Новый год в Прагу, где сейчас и наслаждаются назойливой песенкой «Jingle bells», компанией старинных друзей и видами. Не исключено, что папа дополнительно наслаждается дегустацией многочисленных сортов пива, а мама — дружеским общением с официантами, которым на безупречном английском задает два неизменных вопроса: «а ЭТО что?» и «а ЭТО вкусно?».
Вместо обыденного душа белая голова устроит себе настоящую, полноценную ванну с французской пеной и маслом пиона, масло пиона, правда, предназначается для саун, как перевел умник Петров, но ее это заботит так мало. Предварительно она сварит себе в медной турке кофе, очень крепкий, очень сладкий, нальет в тонкую фарфоровую чашечку с бледными цветочками — этот сервиз называется «Яичная скорлупа», он очень дорогой.
Потом, не торопясь, глянцевитой белоснежной струей добавит густых сливок — никаких дурацких диет сегодня. Плевать сегодня на диеты, на фиг, на фиг. Заляжет в пену, утвердит «яичную скорлупу» на бортике, закроет глаза. Не будет снова и снова пережевывать предстоящую, очень важную и вымечтанную встречу, зачем? В сердце урагана — всегда затишье. А по краям шквалистый ветер срывает крыши, выкорчевывает дубы, беседовавшие с князьями Андреями, и переносит девочек с собачками из Канзаса в Изумрудные города. На встречу с Гудвином — великим и ужасным.
Белой голове крышу сорвало уже давно, прогулки с Железными трусоватыми Дровосеками и интеллектуально ущербными Страшилами успели надоесть, злых колдуний Гингему и Бастинду она не боится, а в добрых волшебниц Стеллу и Виллину просто не верит.
Известная книголюбка — черная голова недавно цитировала чью-то реплику: «Колдовство — это то, что ты делаешь с другими. А волшебство — то, что ты можешь сделать с собой». Незачем белой голове что- то делать с собой, такой прекрасной. Что ж, значит, она будет — колдунья, тоже неплохо.
После пенной ванны она с ног до головы вымажется кремом для тела «Lancome» — стащит у матери и устроится за фундаментальным дедовым рабочим столом. С детства белая голова больше всего любит находиться именно здесь, в кабинете, среди дубовых стеллажей с книгами, кожаных потертых кресел.
Все здесь ей мило, все помогает: и фигурки оленей, медведей и лошадей каслинского литья, и их нарядная родственница — кружевная литая тарелка, а особенно — смеющийся чугунный чертик с хвостом. Чертик — товарищ с самых мелких белоголовьих лет, она на него очень рассчитывает.
Белая голова обожает хорошие канцелярские принадлежности, замирает над ними, ласкает пальцем полированные аристократические ручкины бока, с восторгом нюхает плотную гладкую бумагу. Можно приступать. Нет, нет! Как же она могла забыть!
Решительно слезет с простеганного квадратами кожаного крутящегося стула, щелкнет тайным замочком бара, неоригинально замаскированного под рядовую книжную полку, вообще-то она знает о его существовании лет пятнадцать, а умеет открывать — минимум лет десять, да. Нальет себе в высокий бокал на тонкой ножке «Чинзано», торопливо выпьет.
Усядется на стул снова, немного покрутится — реверанс в сторону смешной кудрявой девочки, маленькой белой головы, которая осталась где-то там, в яблочно-вишневых садах, колючем крыжовнике, темно-синем лесу, куда уходит детство, в какие города.
Наконец, приступит. Не промедлит ни мгновения, задумываясь и покусывая кончик ручки или собственную светлую-светлую прядь волос.
Это письмо она написала мысленно черт-те сколько сотен раз, рукой чертила на стекле заветный вензель «О» да «Е». Выискивала криптограммы в ненавистных химических формулах, в сине-красно- желтых анатомических атласах, в конспектах по биологии, в телепрограмме на неделю. Носком модного румынского сапога чиркала по замерзающей осенней луже, пальцем оттаивала на промерзшем окне троллейбуса, намечала языком и зубами — на дежурном утреннем бутерброде.
Зажмурив глаза в мелькающей вспышками темноте, видела составляющие буквы, слова, целые фразы, абзацы с обязательной красной строкой. Засыпала, размышляя над текстом. Просыпалась, осознав, что тот или иной аргумент никуда не годится, или — наоборот, хвалила себя ай-да Пушкиным и ай-да сукиным сыном.
Белая голова занесет перо — золотое и двухцветное — и своим мелким, кудрявым почерком аккуратно выведет вверху, строго посередине: «Дорогой Боб!» Улыбнется, потому что очень уж похоже на начало какого-нибудь забавного ребяческого письма Всевышнему с уважительным обращением: «Дорогой Бог!»
Мама рассказывала — она полгода стажировалась в Латвии — там очень принято переписываться с Господом, все ее маленькие подопечные этим занимались, не дожидаясь ответа, конечно.
А вот белая голова получит ответ, и очень скоро. Через несколько часов. Ровно в двадцать один ноль-ноль, включив для фона и настроения «Иронию судьбы» — непременную составляющую 31 декабря, она тщательно наложит макияж, сегодня можно не стесняться с красками, не бояться переборщить. Темные румяна, золотистые тени, ресницы необходимо загнуть, удобнее это сделать нагретым кухонным ножом, ничего страшного — в доме всегда туповатые ножи, папе — некогда, маме — в общем-то, все равно, а
