домработница Нина — довольствуется и такими.
Форму губ надо прорисовать особенно усердно, ведь ей придется говорить, много говорить, отвечать на вопросы, все должно выглядеть не просто красиво — идеально.
Наденет японское облегающее платье на лямках. Духи сегодня возьмет «Диориссимо» — интересный контраст, глубокая зима, снега по пояс, а она — благоухает сиренью.
Дубленку, незамысловато отделанную канадским волком, она тоже надушит. Обойдется без шапки, все равно поедет на такси. Это глупости, что в новогодний вечер невозможно заказать такси — она вот заказала, и ничего. Правда, директор таксопарка — бывший заядлый туберкулезник, материн пациент, смешно называет ее «всеврачица». Белая голова понимает аналогию, не дурочка — от «Всецарица» — есть такая чудотворная икона, проживающая в Греции, на Афоне, ее наделяют способностями излечивать тяжелые заболевания.
Шампанское — две бутылки — белая голова не забудет, и неизменный оливье, трудолюбиво приготовленный домработницей Ниной, не забудет тоже. Поразмышляет над печеночным паштетом и сациви из курицы того же происхождения, возьмет паштет. Схватит шоколадку «Парус» — съест по дороге.
Через двадцать минут и полшоколадки она выйдет из автомобиля, пожелает водителю нового счастья и нового здоровья в новом году, взовьется костром или синей ночью на четвертый этаж, остановится у комнаты номер 407.
Переведет дух, услышит приглушенные голоса за неплотно прикрытой дверью. Подслушивая, можно узнать много нового, волнующего и интересного — этот факт известен белой голове отлично, и она подойдет поближе, приставив розовое девичье ухо непосредственно к щели.
«Послушай меня! — донесется из комнаты какой-то взвинченный голос — это средне-русая, однозначно, невозможно не узнать ее необычные восходящие интонации. — У меня уже голова кружится, остановись, сядь, не надо все преувеличивать. Все будет по-прежнему, и уже скоро, все вот это — временные трудности, знаешь такое слово: вре-мен-но, это когда не навсегда… Подожди, Бобочка, ну маленький, ну хорошенький, ну еще немножко, и у нас снова все будет в порядке, ты потерпи, ну пожалуйста, а пока мы ведь сможем и так? Немного разнообразия…»
«Танюша, я хочу тебе помочь, с тобой что-то странное и страшное творится, я же вижу, при чем здесь „разнообразие», госсссподи, какая чушь, я не об этом…»
Белая непонимающе наморщит высокий лоб среди затейливой прически. Что за бред?! Белая голова попереминается с ноги на ногу, поставит довольно тяжелую сумку на пол.
«А я о том! — В голосе средне-русой пробьется слеза, вообще она стала жутко плаксивая с недавних пор, а сейчас еще и небывало разговорчивая. — А я о том! Я хочу быть с тобой, хочу, чтобы все было как раньше, я хочу, хочу, хочу, да я больше всего на свете этого хочу! Но я не могу-у-у сейча-а-а-ас», — она заплачет, громко всхлипывая и шмыгая носом.
О чем это они, мать вашу, подумает белая голова, о чем? Она поймет через пару секунд.
«Таня! Прекрати эти танцы с бубнами, сама себя вводишь в транс, ты что? — Боб повысит голос, немного раздражен, странно, его ведь никогда не раздражает родная сестра. — Мы вообще сейчас не про секс говорим, ты что? Какой уже секс, ты что? Мы пытаемся про тебя поговорить, про те-бя, что с тобой происходит, что творится! Ты в зеркало себя давно видела? А расчесывалась ты давно?»
«То есть такая разжиревшая туша недостойна быть оттраханной самим неотразимым красавчиком Бобом? — Средне-русая почти закричит, слезы забыты или проглочены. — Красавчик Боб пойдет пастись в общежитие военно-летного училища, обнимать рослых парней за широкие плечи? Красавчик Боб будет до посинения — о нет! до поголубения! — шляться в Пушкинском скверике, в надежде на знакомство с мужчиной своей мечты? Или не-е-е-ет! Красавчик Боб соблазнит своего соседа, дядю Федора! А толстая непричесанная Таня может отдыхать, всем спасибо, все свободны?!»
Забыв приставленную к стенке сумку с едой — хорошая кожаная сумка с тисненым орнаментом, мама привезла из Индии, вместе с грудой гранатовых бус и платьев из «марлевки», — белая голова на цыпочках отойдет от двери. Вот сейчас она еще пять шагов пройдет, и все будет хорошо. И еще пять шагов, это нетрудно. Ну а уж теперь можно замахнуться на целых десять, можно себе вполголоса покомандовать, чтобы веселей: левой-правой, левой-правой. Это ничего, что ты говоришь вслух. Главное, чтобы в голове перестали звучать слова, угрожающий тон, восходящая интонация — «всем спасибо, все свободны», «всем спасибо, все свободны».
«Всем спасибо, все свободны» — но так же не может быть! — вскрикивает белая голова. — Так же не бывает! — Белая голова дергает себя за продуманно выбившийся светлый-светлый локон, и еще раз — побольнее, она, конечно же, спит, и так, конечно же, не бывает.
«Всем спасибо, все свободны» — бывает-бывает, подсказывают дружелюбно разбуженные демоны из глубин белоголовой души, ничего, мы теперь — с тобой, мы теперь — прорвемся.
«Всем спасибо, все свободны» — мы тебе поможем, мы все придумаем — утешают демоны, поглаживают изнутри больную белую голову теплыми мягкими лапками, небольшие такие демоны, нисколько не злые.
В спальне Наташа ловко освободилась из-под тонкой руки противной заснувшей Тани и мягко спрыгнула на пол. Элегантно встряхнулась. Она могла, конечно же, не потакать нелепым прихотям глупой девчонки с торчащими в носу, в языке и в ушах килограммами железа, но не посчитала возможным расстраивать Хозяина. Ребенка нужно было уложить. Что ж, Наташа ему помогла. Хозяин — всего лишь человек, ему часто нужна Наташина помощь. Пусть ей и пришлось с ужасом выслушивать девчонкины завывания о страстной любви к какому-то певцу с труднопроизносимым именем и терпеть назойливые ласки.
Наташа потянулась. Выгнула спинку. У Хозяина большие неприятности, надо поспешить, надо быть с ним рядом. А юный панк замечательно поспит один, ничего страшного — прекрасная удобная комната, ярко-желтая с нежно-зеленым, обычно предназначается для маленькой племянницы второго Хозяина, если она остается ночевать…
Наташа с тоской вздохнула.
Нелегко принудительно играть в дочки-матери, выступая в роли дочки, запеленутой в пуховый платок и укачиваемой в розовой кукольной колясочке. Но Хозяин от этого счастлив, так что Наташа заставляет себя терпеть ужасное племянницевское обращение и даже иногда послушно закрывает глаза, изображая, что «дочка» — спит.
Нет, Наташа абсолютно не против деторождения. Соответствующие всем стандартам породы детеныши просто обязаны появляться на свет, радуя глаз своим совершенством. Выведение достойного потомства — это серьезная наука, жаль, многие люди не имеют об этом ни малейшего представления.
Грациозно выгнувшись, Наташа тщательно осмотрела себя в зеркало, привычно удостоверилась в том, что по-прежнему являет собой идеал, и неторопливо вышла в гостиную. Там непристойно громко и возбужденно говорила, почти выкрикивала сквозь слезы пестроволосая босоножка:
— Если бы я могла себе представить, если бы я могла себе хоть на минуту представить, вообразить все то безумие, которое она себе надумала, настроила… спланировала!.. Да я бы руку ее не отпускала! Я бы
