сейчас вполне здорова. И, в сущности, чем скорее она вернется к работе, тем лучше, хотя, конечно, читать лекции в этом семестре она уже не сможет, теперь уже поздно начинать. Ей, конечно, снова хочется взяться за дело, и, должен сказать, я это одобряю. Дело поможет ей отвлечься от…
Диксон сам все это знал, и куда лучше Уэлча, но вынужден был сказать:
– Да, понимаю. Мне кажется, профессор, ей в эти тягостные дни, должно быть, очень помогло то, что она живет с вами и миссис Уэлч.
– Пожалуй, вы правы. Такая обстановка, как у нас, может в какой-то мере оказать целебное воздействие на нее. Как-то на святках лет пять назад у нас гостил друг Питера Уордлока. Так он говорил примерно то же самое. Да, помнится, и я прошлым летом, когда возвращался с предэкзаменационного совещания в Дарэ-ме… Жара была, как в пекле, а в поезде, доложу я вам…
Неприметная колдобина на пути – и тяжелая колымага профессорских мыслей перевалила в свою излюбленную колею. Диксон сдался. Они уже подходили к главному зданию, и, поднимаясь по ступенькам, он судорожно напружил мышцы ног, рисуя себе в мыслях такую картину: вот он обхватывает Уэлча руками, стискивает мохнатую серо-голубую жилетку так, что у профессора спирает дыхание, вскидывает его на плечо, взбегает со своей увесистой нощей вверх по лестнице, пробегает по коридору прямо в преподавательскую уборную, засовывает в унитаз тщедушные маленькие ноги в тупоносых ботинках, набивает ему рот туалетной бумагой и дергает за цепочку: раз, второй, третий…
Вообразив себе это, Диксон только мечтательно улыбнулся, когда Уэлч, в рассеянности остановившись посреди вестибюля, вдруг заявил, что ему надо подняться наверх за своим саквояжем. Комната профессора находилась на втором этаже. Дожидаясь, Диксон думал о том, что он ведь приглашен профессором к чаю в его загородный дом, и спрашивал себя – есть ли возможность напомнить ему об этом так, чтобы на профессорском челе не залегла на долгий срок недоуменная морщина. Они условились с Уэлчем отправиться в его автомобиле в четыре часа, а теперь было уже десять минут пятого. При одной мысли о предстоящей встрече с Маргарет у Диксона начинало сосать под ложечкой. Сегодня вечером, впервые после ее болезни, ему предстояло повести ее куда-нибудь. Он старался думать о другом – о том, например, как плохо Уэлч водит машину, – и, старательно разжигая в себе злость, чтобы заглушить тоскливые предчувствия, громко насвистывал и постукивал по полу ногой, обутой в узкий коричневый ботинок. Это помогало секунд пять, а может, и того меньше.
Как будет она себя держать, когда они снова останутся вдвоем? Будет весела, притворится, что даже и не заметила его продолжительного отсутствия или не придала ему значения, а сама тем временем понемногу наберет высоту, прежде чем пойти на таран? Или будет молчаливо, подчеркнуто апатично думать о чем-то своем и вынудит его мало-помалу перейти от пустой, ни к чему не обязывающей болтовни сначала к участливым расспросам, а потом и к малодушным извинениям и обещаниям? Все равно, как бы это ни началось, в конечном счете все сведется к одному и тому же: пойдут вопросы, на которые невозможно найти ответа и от которых нельзя уклониться, а потом – пугающие признания и неожиданные саморазоблачения, рассчитанные, вероятно, на то, чтобы «произвести впечатление», и, несомненно, достигающие своей цели. Он окажется втянутым в дела Маргарет вследствие различных своих добродетелей, о существовании которых он прежде и не подозревал: вежливости, чувства товарищества, обыкновенного человеческого участия, добросердечной готовности прийти на помощь в беде, жажды искренней, бескорыстной дружбы. Казалось бы, что может быть проще и естественнее, если женщина- преподаватель приглашает к себе своего младшего по положению, но старшего по летам коллегу на чашку кофе и тот из простой учтивости принимает это предложение? Однако затем, непонятно как, он вдруг оказывается тем самым молодым человеком, которого «всюду видят с Маргарет», и невольно делается соперником Кэчпоула – некоей неопределенной фигуры, которая маячит все время где-то на заднем плане. Месяца два назад Диксону казалось, что этот Кэчпоул подвернулся как раз вовремя, что появление этого лица снимет с него кое-какие тягостные обязательства и ему отныне будет оставлена более или менее сносная роль консультанта по щекотливым вопросам. Ему даже нравилось, что в чьих-то глазах он знает толк в том, как ведутся такого рода кампании. А затем, совершенно неожиданно, Кэчпоул бросил Маргарет и посадил ее, можно сказать, ему на шею. Мог ли он, оказавшись в таком положении, избежать уготованной ему горькой участи – стать самым подходящим и даже единственным объектом всех этих душещипательных признаний и вопросов?
Ох, уж эти вопросы! Диксон закурил сигарету, хотя знал, что не может позволить себе такую роскошь, ибо еще не было пяти, и, значит, время для очередной сигареты не настало. Все эти вопросы, обрушившиеся на него с полгода назад, всплывали сейчас один за другим в его памяти. Да, кажется, это началось в первые дни сентября, месяца через полтора после того, как он стал преподавать в университете.
«Вам приятно навещать меня?» – вот как будто бы первый вопрос, который он мог припомнить. И в ту пору дать на него утвердительный ответ, и притом вполне искренне, было совсем нетрудно.
За этим последовало нечто вроде:
«Как вам кажется – нам легко друг с другом?»
И затем:
«Вы здесь ни с одной девушкой не дружите, кроме меня?»
И, наконец, однажды, когда он в третий раз кряду пригласил ее провести с ним вечер:
«Мы с вами всегда теперь будем так часто встречаться?»
Тогда, кажется, он впервые почувствовал некоторый испуг. До этой минуты, да отчасти и после, он расценивал все это несколько по-иному. Какая честность, какая прямота, думал он, как она упрощает это мучительно сложное дело – водить знакомство с женщиной! Совершенно так же относился он на первых порах и к различным признаниям Маргарет.
«Мне удивительно приятно с вами». «Обычно я не очень хорошо лажу с мужчинами». «Пожалуйста, не смейтесь надо мной, но я считаю, что члены нашего совета даже сами не знают, как правильно они поступили, пригласив вас в университет». Ему тогда это вовсе не показалось смешным, так же, впрочем, как и сейчас. Интересно, как она будет одета сегодня вечером. Он чувствовал, что найдет в себе силы похвалить любой ее костюм за исключением зеленого с разводами платья в сочетании с туфлями из поддельной замши и без каблуков.
Куда же, однако, девался Уэлч? Старикан, как известно, умеет ускользать самым непостижимым образом. Диксон бросился вверх по лестнице мимо мраморных досок, промчался по пустынным коридорам и заглянул в хорошо знакомую комнату с низким потолком, но там никого не было. Тогда он с грохотом скатился вниз по боковой лестнице – он не раз пользовался этим путем к отступлению – и отворил дверь в преподавательскую уборную. Уэлч был там. Он торопливо мыл руки, низко склонившись над раковиной в углу.
– Чуть было не упустил вас, – весело и непринужденно сказал Диксон. – Уж думал, что вы уехали без
