меня… – и, спохватившись, добавил в последнюю секунду: – профессор.
Уэлч поднял голову. На длинном лице его отразилось беспредельное изумление.
– Уехал? А вы…
– Мы едем к вам пить чай, – разъяснил ему Диксон.
– Мы с вами условились в понедельник, когда встретились за кофе в профессорской гостиной. – Краем глаза он поймал свое отражение в зеркале и был немало поражен открытым, чистосердечным выражением собственного лица.
Уэлч стряхивал воду с пальцев, но при заявлении Диксона руки его застыли в воздухе. Он был похож на африканского дикаря, которому показывают какой-то незамысловатый фокус.
– За кофе?
– Да, в понедельник, – сказал Диксон, засовывая руки в карманы и сжимая кулаки.
– О! – сказал Уэлч и взглянул наконец на Диксона.
– О! Разве мы условились на сегодня? – Он повернулся к несвежему полотенцу на ролике и начал неторопливо вытирать руки, не спуская с Диксона настороженного взгляда.
– Совершенно верно, профессор. Надеюсь, это удобно? Вы не передумали?
– О, вполне удобно, – сказал Уэлч неестественно тусклым голосом.
– Отлично! Я так этого ждал, – сказал Диксон и снял с вешалки свой грязный, старый плащ.
Вид у профессора все еще был несколько ошарашенный, но он оживал на глазах и довольно скоро нашел в себе силы взять свой саквояж и нахлобучить на голову соломенную светло-коричневую шляпу.
– Поедем на моей машине, – предложил он.
– Чудесно.
Выйдя из университета, они свернули на усыпанную гравием подъездную аллею и направились к площадке, где стояло несколько автомобилей. Пока Уэлч шарил по всем карманам, ища автомобильные ключи, Диксон поглядывал по сторонам. Они стояли на краю небрежно подстриженного газона, обнесенного невысокой оградой, за которой тянулось Университетское шоссе, а за ним городское кладбище – сочетание, послужившее пищей для многих ходивших по городу шуток. Преподаватели любили напоминать студентам в своих лекциях об этом месте, где «воздаются последние почести по заслугам», в то время как некоторое сходство между обязанностями могильщиков и жрецов науки было подмечено далеко не одними только студентами.
Диксон смотрел, как автобус, ходивший до небольшого поселка, где жил Уэлч, медленно взбирается на холм, залитый лучами теплого майского солнца. Он готов был поклясться, что автобус достигнет цели куда быстрее их. Внезапно над самой головой Диксона раздалось пение, чрезвычайно похожее на рев. Такие звуки умел извлекать из своей глотки, кажется, один только Баркли, профессор музыки, и, вероятно, это он и был.
Минуту спустя Диксон сидел в автомобиле и прислушивался к другим звукам, похожим на звон надтреснутого дверного колокольчика: это Уэлч пытался завести машину стартером. Звон колокольчика перешел, замирая, в тонкое дискантовое жужжание, которое, казалось, немедленно получило резонанс во всех решительно частях машины. Уэлч снова нажал на стартер. На этот раз Диксону показалось, что кто-то изо всей мочи колотит палкой по пивным бутылкам. В ту же секунду Диксона с силой прижало к спинке сиденья, а горящую сигарету выбило у него из руки, и она провалилась в какую-то щель. Колеса отчаянно заскрежетали по гравию, и машина рванулась вперед, прямо к газону. Уэлч срезал край газона и лишь после этого свернул на подъездную аллею. На первой скорости они подкатили к шоссе. Оглушительное урчание мотора привлекло к себе внимание группы студентов, замешкавшихся на маленькой крытой площадке возле при-вратницкой, где вывешивались объявления спортивных команд. Почти все студенты были в желто-зеленых университетских шарфах и все как один уставились на проезжавший автомобиль.
Машина лезла вверх, упрямо держась середины шоссе. Позади них неистово, но тщетно подавал сигналы какой-то грузовик. Диксон украдкой глянул на Уэлча и с затаенной яростью убедился, что лицо профессора хранит выражение спокойной уверенности в себе – ни дать ни взять лицо старого морского волка в хороший десятибалльный шторм. Диксон снова закрыл глаза. Он почему-то надеялся, что разговор, который начнется, как только. Уэлч ухватится за один из этих нелепых торчащих перед ним рычагов и включит вторую скорость, минует академические темы. Не век же Уэлч будет говорить на академические темы! Диксону казалось, что он уже снова готов слушать его разглагольствования о музыке или о деятельности его сыновей – женоподобного Мишеля, который что-то писал, и бородатого пацифиста Бертрана, который что-то малевал. Он слышал о них от Маргарет. Но по какому бы руслу ни потекла беседа, Диксон знал, что от мучительных усилий, которые ему приходится прилагать, чтобы улыбаться и выказывать интерес, осторожно произнося немногие дозволенные слова и не обнаруживая ни усталости, ни злобы, лицо у него к концу этого путешествия обмякнет и обвиснет, как старый мешок.
– О… э… Диксон…
Диксон открыл глаза и, чтобы заранее отвести душу, состроил гримасу той половиной лица, которая не была видна профессору.
– Да, профессор?
– Я думал об этой вашей статье.
– Ах так. Я не…
– Партингтон уже ответил вам что-нибудь?
– Да, как же, я ведь прежде всего послал статью ему, если вы помните, и он ответил, что они завалены материалом…
– Что? Что?
Чтобы заглушить шум мотора, приходилось почти кричать, но Диксон невольно понизил голос в инстинктивном стремлении скрыть от профессора его собственную забывчивость и тем оградить себя от неприятностей. Однако вопрос профессора вынуждал его теперь заорать во все горло:
