Поэтому со своими я ничего не говорил о своих планах, а держал их про себя. Еще поняли ли бы они их как следует?..
Раз только я как-то глупо размяк и стал однажды говорить с сестрой об идеале порядочного человека и как надо жить, чтобы иметь право считаться порядочным человеком. Должно быть, я говорил очень горячо, так как только спустя несколько времени заметил, с каким не то изумлением, не то страхом слушала она меня.
— Ты что, Лена?
— Как что? И тебе, Петя, не стыдно? А что нам покойный папа говорил?
Она как-то всплеснула руками, хотела что-то сказать, но промолчала.
— Что ты все: папа да папа? Отец был увлекающийся человек. Он не понимал жизни.
Сестра побледнела при этих словах:
— Замолчи… замолчи… Что ты говоришь!!
Она заткнула себе уши и убежала из комнаты. Глупенькая! Она ничего не понимала. Кажется, разговор поразил ее, и она долго после этого не заговаривала со мной. Вообще, Лена была странная девушка, она походила на отца и была такая же увлекающаяся идеалистка. Ей только что минуло семнадцать лет, и разная блажь ей лезла и голову. То в монастырь собиралась идти, то вздумала морить себя голодом и все лепетала, как блаженная, что она эгоистка. Мне придется еще говорить об ее печальном конце, а пока замечу только, что она была удивительная девушка, не обращала на себя никакого внимания, хотя были очень хорошенькая, и никак не могла понять простой вещи, что жить — значит наслаждаться, а не страдать… А она точно искала какого-то креста и подолгу, бывало, разговаривала с разными странниками и странницами, заходившими к нам, когда меня не было дома. При мне эти мошенники не смели показываться. Досадно было слушать, как они врут и как дураки им верят.
Мысль — сделаться самому порядочным человеком и сделать порядочными людьми мать и сестру — засела гвоздем в мою голову. Я решил, что это должно быть так, и с этою целью собирался ехать в Петербург и там попробовать счастья и испытать свои силы… Мне шел двадцать третий год… Я был здоровым, крепким молодым человеком и, как говорили уездные дамы, далеко не уродом… «Неужели ж я не пробьюсь?» — думалось мне, и надежды, одна другой розовей, щекотали мои нервы… Ведь многого я не требую от жизни. Я желаю только приличного существования. Я хочу жить, как люди живут, — вот и все. И я буду так жить! — не раз повторял я себе, лелея эти мечты, как цель моей жизни.
Нужно было первым делом позаботиться о средствах, и я стал копить деньги. Я получал всего тридцать пять рублей и отдавал матери двадцать пять. Остальные десять я прежде тратил на себя, но теперь стал их откладывать. Я бросил курить, ходил в заплатанных сапогах и отказывал себе во всем. Я не чувствовал этих лишений и с гордостью думал, что взамен их я достигну цели… Я буду жить, как другие порядочные люди; белье у меня будет тонкое, сигары хорошие, квартира приличная. Я не раз в мечтах представлял, какая именно у меня будет квартира и как те самые люди, которые соболезновали обо мне, будут тогда изумляться: какой солидный человек, всегда при деньгах и без копейки долга… Иногда, размечтавшись, я доходил в дерзких мечтах своих даже до собственной лошади… одной лошадки, эдак шведки, круглой, сытой, какие бывают, как я видал, у докторов-немцев.
У меня бывали свободные вечера, и я решил воспользоваться ими. С этой целью обратился я за помощью к мировому судье и просил его, если случится, порекомендовать меня в качестве учителя. Он охотно согласился помочь мне в этом, и я скоро получил несколько уроков. Платили мне, конечно, мизерно, но я не особенно разбирал.
Возвращался я домой, пил два стакана чаю с черным хлебом и считал накопленные деньги, притаившись, точно вор, у себя на антресолях. Домашние меня не беспокоили, я просил их об этом… Только мать убивалась все из-за меня, полагая, что я слишком много работаю. Она не понимала, что эта работа была для меня наслаждением. Я им до времени не открывал своего плана, и только через год, когда я скопил таким образом шестьсот рублей, я объявил маменьке, что собираюсь в Петербург.
Она не ожидала этого и испугалась.
— Как в Петербург?..
— Так, маменька… Неужто вы думали, что я всю жизнь буду прозябать в этом городке и позволю вам вести такую жизнь?..
— Какую жизнь?.. Чем же это не жизнь, Петя?
— Ах, маменька!.. Разве так люди порядочные живут, как мы живем? Покойный папенька о вас не позаботился, так я, маменька, о вас позабочусь! — проговорил я гордым и уверенным тоном.
— Эгоист! — раздался из-за перегородки раздраженный голос Леночки.
Я только усмехнулся и не обратил на ее глупую выходку никакого внимания. Маменька просила ее замолчать, но я поспешил прекратить готовящуюся вспыхнуть сцену.
— Оставьте, маменька, Леночку. У нее свое мнение, у меня свое. Кто из нас прав, покажет будущее… Быть может, и Леночка, когда будет постарше, поймет, что деньги — сила и что без них порядочным человеком нельзя быть!
— Неправда… неправда… неправда! — крикнула она.
— Не сердись, Лена… Я ведь не навязываю тебе своего мнения. Я говорю: быть может…
— Не может этого быть… То, что ты говоришь, безнравственно…
Я не отвечал больше сестре. Очевидно, она не понимала, что говорила.
— Вот, маменька, вам триста рублей, — продолжал я, выкладывая на стол три сотенные бумажки. — Этих денег хватит вам на год, но я надеюсь, что раньше года выпишу вас в Петербург, и тогда мы заживем отлично…
Мать изумлялась все более и более.
— Но откуда у тебя деньги?.. И как же ты-то сам будешь жить в Петербурге?..
— Деньги я честно, маменька, заработал… А для Петербурга я и себе оставил триста рублей.
Мать бросилась обнимать меня и всплакнула-таки… Жаль было ей расставаться со мной…
— Не плачьте, маменька… Я еду за счастьем и найду его… А разве вы не хотите видеть своего сына счастливым?
Пришла и Лена. И она была изумлена, когда увидала, сколько я заработал денег… Очевидно, мое упорство вселяло в ней уважение ко мне…
Она как-то грустно улыбнулась, когда я сказал ей, что в Петербурге она может учиться и что я надеюсь скоро доставить ей средства, но ни слова не ответила на мои слова. Я объявил, что уезжаю через три дня, и пошел к себе наверх.
Мне спать не хотелось… Я ходил взад и вперед по комнате в большом волнении… Я верил в свою звезду, а все-таки сомнения нет-нет да и закрадывались в мой ум. Что-то будет впереди?.. Как-то встретит меня большой незнакомый город?..
Я не помню, долго ли я так проходил, но, взглянув на часы, увидел, что уже двенадцатый час… Пора было ложиться спать.
Вдруг по лестнице раздались легкие шаги, и Лена вошла ко мне в комнату. Она была бледна… Глаза ее были красны от слез… Она приблизилась ко мне, взяла меня за руку и, заглядывая в глаза, как-то странно спросила:
— Петя!.. зачем ты едешь в Петербург?..
— Вот странный вопрос!.. Я еду искать счастья…
Вдруг эта странная девушка горячо обняла меня и, вся вздрагивая, прошептала, наклоняясь над моим ухом:
— Милый мой… дорогой Петя, не поезжай туда!.. Ради бога, не поезжай!..
— Что с тобой, Лена?.. Отчего это мне не ехать?..
— Другому я бы посоветовала туда ехать, а тебе — нет. Ты не сердись, я говорить не умею… Ты… ты сам станешь нехорошим… Ты совсем испортишься… Ты совсем перестанешь любить людей…
Она говорила прерывисто и так жадно смотрела мне в глаза.
— Я тебя, Лена, не понимаю…
— Ах, нет… Ты понимаешь… Я и сама, впрочем, не понимаю… Я больше чувствую это… Петя, родной мой! Разве тебя не мучит ничто другое?.. Неужели тебе только и заботы, что о себе, как бы тебе получше
