– Мм.
Ронни заговорил серьезным тоном, как надо вести себя в постели, и вид у него был уверенный. Он любил женщин, любил находиться в постели с хорошенькими и был внимателен к ним ради собственного удовольствия. В прошлом этого внимания было достаточно, чтобы получился эффект. Тем не менее Рони сознавал пределы своих достоинств. Возможно, он не угадает, что именно может обратить добрую волю Симон в подлинное желание. Возможно, отчаяние окажется сильней терпения – ведь, как обнаружилось почти сразу, терпения нужно довольно много.
Не совсем сразу. Он не ожидал многого от первой их встречи после договора в Пустосе, а получил еще меньше. Возвращаясь в Малакос, Симон вела себя как неопытная актриса в новой постановке «Святой Анны»: сперва много болтала (относительно сносная чушь о Греции и жизни в Греции), потом почти смолкла, кусала губы и зевала. Как только добрались до голубой спальни, она разделась и стояла, ожидая его. Так старалась предоставить ему руководство, что, казалось, и поцелуя не заметила. В постели оставалась пассивной, но напряжения скрыть не могла и, лишь только он коснулся груди, задрожала. Он обнял ее, и они лежали щека к щеке.
– Прости, Ронни, я стараюсь, но думаю только о том, что нервничаю.
– Не тревожься. Ничего не случится.
– Я слишком поздно начинаю, вот в чем беда. Есть уже плохие привычки. Я придумала свой способ нравиться мужчинам и больше ничего не могу.
– Так не может быть. Теперь, когда ты хочешь по-настоящему, ты переменишься.
– Я хочу. Тебе от этого мало радости, верно?
– Мне хорошо. Мне нравится просто лежать здесь с тобой.
– О, и мне нравится. Уж если я такая. Хотя я не могу до конца понять, все думаю, что, если позволю себе полюбить это, ты… захочешь другого.
– Обещаю, что нет. Сегодня, во всяком случае, нет.
– Ты очень милый Ронни. Я просто буду думать о твоем обещании.
Постепенно она немного расслабилась. Не очень. К ночи стало, пожалуй, лучше. Чуть-чуть. Все следующие дни Симон вела себя одинаково. Утром на пляже, вернее на клочке гальки, камней и грубой травы и в таверне через дорогу, где подавали узо, вино или местное пиво с металлическим привкусом, и потом почти до конца ленча (шесть гостей: четыре грека и два старых хрыча) Симон болтала, почти не выпендривалась и слушала, что ей говорят. Ронни старался, чтобы все это по возможности происходило при лорде Болдоке. По мере приближения сиесты у Симон появлялся отсутствующий вид. Ронни старался удалить ее от Болдока. В течение вечера настроение менялось точно так же.
– Не старайся так, – сказал он ей в первую ночь.
– Что толку говорить. Иначе я не могу, правда.
– Ты не была такой, когда мы ложились первые два раза.
– Я знаю, но тогда это было не так важно. Я просто рвалась вперед, как привыкла. Сейчас это экзамен, ты знаешь, что это значит. Все время боишься провалиться.
Ронни знал, что больше всего нервничаешь, опасаясь разнервничаться. И это нужно остановить раньше, чем ты в силах остановить. На следующий день за ленчем он сообразил, что вообще их отношения идут как-то по кругу. Мэнсфилд дал скудный обед в отеле на берегу, и, когда он потребовал счет, плечи Симон поникли. Угрюмый Ронни ясно видел: она расслабится так, чтобы можно было с ней заниматься любовью, только тогда, когда уверишь ее, что ты уже отбросил все надежды на это. Что, если изменить стратегию, предложить выйти замуж, обещая никогда не спать с ней? Она может ухватиться за это. В конце концов пять лет назад он бы согласился на mariage blanc[14] с той лошадиной мордой. Ах, тогда все было иначе. Ведь ту не страшила постель, наоборот. Он сам ее не хотел. А Симон он хочет более чем когда-либо. Да, разница в этом. С другой стороны, Симон, очевидно, боится больше всего, что от нее отвернутся, и самое лучшее было бы взять ее силой. По дороге домой и в спальню эта мысль казалась простой и великолепной, но, бросив один взгляд на распростертое бесстрастное тело, другой – в тревожные черные глаза, он понял, что никакое насилие не приведет к Добру. Нужно сделать это так, как он задумал, или не делать вообще.
Он лежал рядом, держа ее в объятиях. Ее тело слегка напряглось.
– Ты всегда ненавидела это? – сказал он.
– О да, каждый раз. Всю эту проклятую штуку.
– Была разница, если мужчина нравился?
– Нет. В самой штуке – нет. Всегда то же самое, прямо с первого раза. Тогда мне было только четырнадцать. Подружка как раз начала и рассказала в точности, что вы делаете. Звучало так чудесно, что я сразу пошла и сделала это. А получилось ужасно. Я подумала, что еще мала, и отложила на два года, а потом попробовала опять. И было как в первый раз, так же ужасно. И так и пошло с тех пор. Прости, Ронни, видишь, дело не в ТЕБЕ.
– Вижу. Не понимаю, почему ты продолжаешь это. Ты сказала, что у тебя было сорок четыре. Это потому, что надеялась найти того, с кем не будет ужасно?
– Сорок пять, считая тебя. Нет, после первых двух я потеряла надежду. То есть до вчерашнего дня. Теперь надеюсь опять. Спала я со всеми потому, что мне нужен кто-то. Понимаешь, мой собственный. Некоторое время так было. Потом не стало и этого. Просто хотелось, чтобы кто-нибудь был со мной хоть немножко.
– Симон, у тебя когда-нибудь был оргазм?
Ее голос стал хриплым:
– Не с мужчиной.
– А!
– Нет, и не с женщиной. Я пыталась. Но когда мы оказались в постели, я уже ничего не хотела делать, а
