дрессировки между собакой и человеком устанавливаются отношения хозяина и послушного слуги. Так вот, почти всю свою жизнь я был кем-то вроде такого щенка. Я пристраивался к кому-то, просил подачек и уступал больше, чем получал за это. Тридцать два года, или, по крайней мере, с того момента, как я осознал себя, я делал все не так. Те несколько дней, море секса и внутренние изменения, когда благодаря девочкам я перестал лизать задницу другим и приобрел новый взгляд на жизнь, излечили меня от «синдрома щенка».
Пока у меня не было Мэри и Дарлин, я слонялся по Хэйту и перебивался музыкой. Но мне недоставало уверенности в себе, чтобы сделать рывок и считать себя равным остальным. Я по-прежнему чувствовал себя чьим-то незаконнорожденным ребенком с темным прошлым, не позволявшим мне почувствовать принадлежность хотя бы к кому-нибудь. После отношений с этими девушками я стал очень уверен в себе. Меня наполняла агрессивность и безрассудность, и мне казалось, что я понимаю настроение большинства подростков, наводнивших улицы.
В 1967 году моим пристанищем стали Беркли и Хэйт-Эшбери. Здесь на самом деле было чему поучиться. В этих районах можно было наблюдать все разнообразие культуры и вращаться в самых разных компаниях. Жить здесь было просто восхитительно, и, как бывший заключенный, я поверить не мог, что мне так повезло. В глазах «здоровых американцев» Беркли и Хэйт-Эшбери были сплошным притоном для загубленных душ, для меня же они были настоящим райским местом. Благодаря своим музыкальным способностям я уже не был просто бродягой, кое-кто даже считал меня артистом. Я получал немало приглашений и другие возможности, которые прошли бы мимо, не будь у меня гитары. Мое тюремное прошлое ничего не значило, а полученный в тюрьмах опыт: изворотливость, надувательство, способность находить окольные пути, отточенные за многие годы, — давали мне фору по сравнению с большинством обитателей этих мест.
Мне нравилось жить в городе, но мне ужасно не хватало зелени — я не любил городскую жизнь за этот постоянный голод. Я радовался деревьям, открытому пространству и любил само ощущение путешествия. Я мог быть у Мэри или где-ни-будь в Хэйте, как чувствовал внезапное желание куда-нибудь поехать. Я уходил на день, на неделю или больше. Я мог отправиться на север вдоль побережья до Мендосино искать горы, поросшие лесом, или уехать на юг, где меня ждали пляжи и пустыня. Порой я просто отправлялся в путь без всякой цели, лишь для того, чтобы ощутить приятное возбуждение от самой дороги, познакомиться с новыми людьми и принять внезапный вызов судьбы.
Только из тюрьмы, я не мог купить себе машину, так что поначалу ездил автостопом. Тогда мне казалось, что большинство людей, которые подвозят голосующих на дороге, сами искали каких-нибудь приключений, чего-нибудь такого, что было не похоже на их обычную жизнь. Когда водители задавали мне стандартные вопросы вроде «куда ты едешь? откуда ты? давно в дороге? чем зарабатываешь себе на жизнь?», я отвечал им в зависимости от того, каким показался мне человек, согласившийся меня подбросить. Если человек был спокойный и просто оказывал услугу, я говорил обычные вещи. Если за рулем оказывался любитель поболтать, уже не имело большого значения, что говорил я, поэтому я давал человеку возможность выговориться. Чувствуя назойливое любопытство со стороны водителя, я мог попытаться впечатлить его занятными историями, что-то сочиняя, где-то рассказывая правду. А если водитель оказывался слишком самодовольным, я старался огорошить его, признаваясь, что меня вот только выпустили из тюрьмы и я еду домой.
Нередко мой маршрут зависел от того, куда звала меня дорога. Для меня было обычным делом поехать обратно к Мэри, в ее квартиру в Беркли, а вместо этого оказаться в Сакраменто, Рино или где- нибудь еще, если так получалось. Если за рулем остановившейся по моей просьбе машины сидела женщина или хорошенькая девушка, я мог сказать, что с удовольствием поеду туда, куда направляется она. Иногда это срабатывало, иногда нет, ну и что? Я ничего не терял, ничего не получал. Для меня, как для человека, недавно вышедшего из тюрьмы, все вокруг было сплошным приключением, и я не хотел упустить ни одну из возможностей. Довольно быстро я начал понимать, что, когда даришь человеку возможность потрепаться и чуть-чуть его интригуешь, ты заставляешь обращать на себя внимание. Многие из тех, кто подвозил меня, фантазировали на ходу — просто для того, чтобы пережить новые ощущения, особенно если учесть, что рядом сидел незнакомец, с которым они больше никогда не встретятся и который не будет о них сплетничать. Я обнаружил, что доля наглости, которую кто-нибудь, пожалуй, назовет грубоватостью, подарила мне множество приятных переживаний. Я мог бы запросто упустить их, если бы не моя дерзость. Не то что бы я останавливал всех подряд, голосуя на дороге. Согласится человек подвезти тебя или нет — это не так уж сложно вычислить. Кстати сказать, я чаще обламывался, чем добивался успеха. Но как бы то ни было автостоп был для меня единственным доступным средством передвижения. Я и ездил на чужих колесах, пока один добросердечный водила не дал мне возможность приобрести собственные.
Я направлялся на юг. По дороге меня подобрал крупный лысый парень на пикапе. Он оказался просто каким-то религиозным фанатиком — так хотел спасти мою душу. К тому времени как мы доехали до места, где мне нужно было выходить, он решил, что я должен поужинать с ним и его семьей. Я был голоден, планов у меня не было, так почему бы и нет, подумал я. Какое-то время можно и потерпеть его проповеди. Водитель пикапа жил в Сан-Хосе. Я не только поужинал у него дома, но и заночевал там. Мы поговорили о Библии, прочли несколько молитв и спели пару-тройку религиозных песен. Меня привело в восторг пианино, под аккомпанемент которого мы пели. Я ушел из этого дома с приглашением заходить туда в любое время, когда я окажусь в этих краях. Самое главное, из-за того что мне так понравилось пианино, мужчина сказал, что я могу забрать инструмент, если захочу. Может, он думал, что я больше никогда не забреду сюда, чтобы забрать подарок, но я очень хотел то пианино. У меня был еще один резон вернуться — красавица-дочка. По ее взглядам я понял, что тоже ей приглянулся. Мужчину звали преподобный Дин Мурхаус, а его юную дочь — Рут Энн. Я стал регулярно останавливаться у Дина. Дверь его дома была всегда открыта для меня.
Однажды неподалеку от его дома я заприметил микроавтобус «фольксваген». Это словно ты видишь девушку и внезапно нельзя вмешиваться и тем более разрушать ее, потворствуя прихотям человека.
В округ Мендосино входят три городка: Альбион, Каспер и Мендосино. В прошлом Каспер и Мендосино были портовыми городами, служили гаванью, куда заплывали парусники и паровые торговые судна, чтобы пополнить запасы еды и дров. И хотя морская торговля в этих городах давно прекратилась, старинное мореплавание там сохранилось. Так что туристы и путешественники могли на какое-то время почувствовать себя в XIX веке. В Альбионе раньше жили охотники, лесорубы и рыбаки. В шестидесятых эти городки и подобные им места стали приютом для такого же типа искателей, что наводнили Хэйт-Эшбери, разве что первые были помешаны на окружающей среде, природе, религиозных практиках и индивидуализме еще больше, чем те, что скопились в Хэйте. Большинство из стремящихся быть ближе к природе отличались честностью, и их слово было так же надежно, как любой юридически оформленный договор. Встречались среди них художники, которым нравилось рисовать в свое удовольствие на лоне природы и в полном душевном спокойствии. Другие искали угол, где можно было без помех исповедовать какую-нибудь религию, не одобрявшуюся в традиционном обществе. Всякого рода коммуны и оккультные группы были обычным явлением для здешних холмов и пляжей. Но среди них попадались и те, кто лишь выдавал себя за художников или искателей веры, используя уединенные места для выращивания конопли или изготовления галлюциногенов.
Время, проведенное в этих трех и других похожих городках по пути в Сиэтл, стало для меня настоящим откровением: я испытал еще больше новых ощущений, чем за первые дни после выхода на свободу и знакомства с Хэйт-Эшбери. Мы с Мэри подвезли уйму народа, часто ели с другими людьми, выкурили немало косяков с выращенной в окрестностях травой, поели грибов, несколько раз закидывались таблетками и не забывали про секс. Я впервые узнал, что такое жизнь в коммуне, причем в большинстве случаев она вовсе не сводилась к сексуальным оргиям или диктату одного человека, пытавшегося склонить к своим убеждениям всех и каждого. Обычно коммуны представляли собой группу людей, которые хотели жить в гармонии и по своим правилам. Я не отрицаю — коммуны, где совместный и групповой секс цвели буйным цветом, тоже попадались. Там я и узнал, как это приятно — отделать сразу нескольких цыпочек.
Мы добирались до Сиэтла почти две недели, причем на своей машине, когда в обычных условиях на эту дорогу уходит меньше двадцати часов езды. Каждая преодоленная миля, каждое новое лицо, разговор или какое-то происшествие, случавшееся по дороге, раскрывали мне мир, словно созданный для меня. Годы
