мне приходили дурные и развращенные мысли. Послушайте, в 1967 году, когда начались все мои разъезды, мое сердце жаждало любви. Поэтому не приходится сомневаться в том, что я страстно желал хоть капельку внимания и хотел быть принятым. Эти желания роднили меня с повстречавшимися мне ребятами и, наверное, полностью объясняют, почему мы сошлись. Я не был преступником, совратившим их с пути истинного, как всем хочется верить. Я никого не принуждал присоединяться ко мне, оставаться со мной и подчиняться моей воле — такого не было в помине. Изначально все складывалось хорошо, и так должно было оставаться всегда, но потом почему-то все полностью изменилось.
Что касается болтовни и программирования, которым, как часто писали, я занимался, могу сказать, что, конечно, много разговаривал с ребятами, но в большинстве случаев отвечал на их вопросы и внутреннюю сумятицу. Единственное, к чему я мог обратиться, было мое собственное прошлое и мои представления о лучшей жизни, предполагавшие всегда забывать то, что было с тобой раньше. Не живи вчерашним днем. Не верь в то, что, как тебе кажется, принесет день завтрашний, ибо редко все происходит так, как ты ожидаешь. Не привязывайся к кому бы то ни было слишком сильно, в противном случае ты наверняка будешь страдать. Если ты хочешь поделиться с другими людьми, расскажи им, что у тебя на душе. Не прячься за эмоциями и всем тем, что тебе вдолбили другие, например родители. Выброси из головы материальное, ибо материальные вещи заставляют тебя соревноваться с жадными, упивающимися своей властью свиньями. Подтирай свою задницу, делай свое дело и избавляйся от эгоизма.
Я не проповедовал свои убеждения на каждом углу, делясь ими лишь с теми, кто хотел ехать в моем микроавтобусе. К разным людям — разный подход. Многие задерживались у меня в машине на день, на неделю или дольше, а потом шли своей дорогой. Если таково было их желание, я даже не думал мешать им в поисках чего-то другого.
Впрочем, когда человек оказывается в центре внимания, когда окружающие начинают от него зависеть, когда он выступает в роли советчика, завоевывает авторитет и вообще всем верховодит, порой это может пагубно на него влиять. Среди состоятельных людей подобное встречается сплошь и рядом. Такие случаи не редкость и для благотворительных организаций, для церкви, для тех, кто стоит у власти или наделен физической силой, для тех, кто прикоснулся к власти совсем чуть-чуть. Вкусив власти, люди часто меняются, и какой-нибудь скромняга и праведник становится тираном: власть настолько захватывает его, что хорошее в нем оборачивается плохим. К несчастью, такая перемена происходит бессознательно. Ты меняешься незаметно для себя и не успеешь осознать, как вся твоя сила и власть раздует твое эго до таких размеров, что ты возомнишь о себе бог весть что и начнешь думать, будто твое дерьмо не воняет. Всю свою жизнь я ненавидел благочестивых ублюдков, которые, добившись какого-нибудь положения, наслаждаются властью над другими людьми. Теперь уже ничего не изменишь. Нетрудно догадаться, что я стал всем тем, что было мне так отвратительно.
Но если вернуться к тому времени, когда прошло четыре-пять месяцев после моего освобождения, тогда я жил в мире исполненных надежд. У меня было такое чувство, что больше никто не в силах снова упрятать меня в тюрьму. Понятно, что травка и таблетки формально были незаконны, но они были настолько в ходу, что казались почти легальным делом, если только ты не занимался их продажей. Если не считать нескольких малолеток, которые до меня уже отдавались всем, кто им понравился, я ощущал себя добрым самаритянином, помогая подросткам, выброшенным на улицу. Не раз и не два, если они оказывались совсем беспомощными и решали вернуться домой, я отвозил их к родителям.
Я много общался с несколькими своими старыми тюремными приятелями. Кое-кто из них по- прежнему держался за пушку, занимался грабежом и всем прочим, на чем можно было наварить денег. То, чем они занимались по жизни, было их личное дело. Я уже этим наелся и не хотел это обсуждать. Но, встречаясь с ними, я давал ясно понять, что воровать и причинять людям боль, отбирая у них деньги, — это не мое. Если им нравился я или ехавшие со мной девушки, то они должны были понять, что в нашей машине нет места пистолетам и прочей дребедени, которая идет в комплекте. Кстати сказать, однажды один из моих тюремных дружков оставил мне целый арсенал — два пистолета и карабин. Так я утопил их в заливе. Парень не очень переживал по этому поводу, но был слегка рассержен моим поступком. Зачем это я утопил пушки, когда их можно было загнать за пару-тройку сотен? «Слушай, Дэнни, если бы я продал те пушки, их бы использовали для того, для чего ты сам задумал», — был мой ответ.
Не уверен, что перемены наступили сразу после своего появления в Хэйте. Но проходили месяцы, и, все глубже погружаясь в жизнь района, я стал замечать, как здесь становится мерзко и противно. Как-то вечером я возвращался от друга по Лайон-стрит. Припарковался я на другой улице, за пару кварталов от дома приятеля. Было довольно холодно, я шел быстрым шагом и, заворачивая на улицу, где оставил машину, чуть не столкнулся с тремя парнями, избивавшими кого-то. Я как раз затормозил, когда один из них пырнул жертву ножом в живот. Тот упал на тротуар и больше не издал ни звука. Я попятился, а парни стали наступать на меня. «Эй, ребята, я ничего не видел. Вам нет нужды избавляться от меня», — поспешно сказал я. Они посмотрели на меня, переглянулись, после чего один из них сказал: «Ладно, вали отсюда, молокосос. И запомни — ты ничего не видел». Я развернулся и пошел. С учетом ситуации я был не против обойти квартал с другой стороны, чтобы добраться до машины.
В другой раз мы с Лин и Мэри шли по улице. В ярдах пяти от нас шел полицейский. Вдруг прямо у нас на глазах началась большая заварушка. С криками «сволочь» и «ты, грязный ублюдок» шестеро парней устроили разборку, закончившуюся выстрелом. Один из них упал, а остальные рассосались. Я обернулся, чтобы как раз увидеть спину полицейского, сворачивавшего за угол. Черт, если все стало настолько плохо, что даже копы не хотят делать свою работу, то Хэйт-Эшбери больше не место для меня и моих девочек. Мы стали проводить все меньше и меньше времени в этой части Фриско.
Через несколько недель, после того как у нас появился микроавтобус, Мэри уволили с работы — или она сама ушла, я точно не помню. Зато теперь, когда нас обоих ничего не держало, мы могли ездить безо всяких ограничений. Да, я должен был докладываться своему контролеру, но с ним проблем не было, он соглашался почти со всем, что я ему говорил. Где-то осенью 1967 года — думаю, это была идея Лин — мы решили остаться на какое-то время в Санта-Барбаре, куда нас пригласили знакомые.
Санта-Барбара находится неподалеку от Лос-Анджелеса, и мы довольно часто мотались туда втроем. В одной из поездок мы зашли к одному парню на Манхэттен-Бич, с которым мы как-то пересекались в тюрьме. У него уже сидела в гостях девушка. На вид — двадцать один год. Она не была королевой красоты, но, как Лин и Мэри, отличалась сообразительностью. Чем дольше я беседовал с ней, тем больше она меня интересовала. Ее звали Патриция Кренвинкель, что потом сократилось до Кэти. Она тоже жила на Манхэттен-Бич. Уходя, она оставила нам свой адрес и приглашение останавливаться у нее в любое время. «Любое время» настало уже через несколько часов.
Она жила вместе со своей старшей сестрой — наркоманкой, сидевшей на героине. Пэт самой был знаком кайф от наркотиков и секса, но ее бесила наркотическая зависимость сестры и все, что обычно происходит в квартире наркомана. Кроме работы секретаршей, которую Пэт не любила, ей нужно было немного травы и секса в темноте. Я оставался у нее в квартире дня три-четыре, пока Лин и Мэри заботились о других делах.
С виду Пэт была очень уверена в себе. В детстве для нее много значила Библия, и девочка верила, что мир устроен так, как говорили ей мама и папа. Когда Пэт было семнадцать, ее родители развелись — суровая реальность ворвалась в ее жизнь. Пэт училась в обычной школе в Лос-Анджелесе, потом поехала в Мобил, штат Алабама, чтобы проучиться там семестр в одной религиозной школе. Ей не захотелось оставаться в Мобиле, и она вернулась на Манхэттен-Бич, переехав к своей сестре. Пример старшей сестры усиливал ее разочарование в представлениях о взрослой жизни. Нескольких часов разговора с ней было достаточно, чтобы понять, что на самом деле она не верит в себя так, как хочет заставить думать окружающих.
Сестра Пэт жила в своем мирке. Поэтому даже когда она была дома, казалось, что мы с Пэт наедине. Мы много играли на гитаре, слушали музыку, обкуривались марихуаной и занимались любовью. Трава и музыка отлично возбуждали. Правда, когда доходило до раздевания, Пэт выключала свет и ныряла под одеяло. Я не стал давить на ее комплексы и принял правила игры. Пэт нервничала из-за своего тела. На самом деле она была в отличной форме, но считала себя волосатой.
Стремясь избавить Пэт от засевшей в ее голове ерунды, которая мешала ей любить себя, я был особенно нежен и внимателен. В сексе намешано всего по чуть-чуть. Он может быть спокойным, ласковым или чувственным и безудержным. Кому-то нравится, когда ему делают больно, а кто-то не может кончить,
