у меня оставалось в заначке, но я кивнул головой, я согласился.
Мы вышли из отделения милиции, Жеваный попросил меня «назвать адрес проживания», и я сказал, где существую нынче. Согласно прописке. Опер прекрасно ориентировался в топонимике микрорайона, он обрадовался, что идти нам недалеко, и предложил срезать путь, пройти через стройку. Мне было абсолютно все равно, как идти, я понуро и послушно кивнул.
Жеваный повеселел, он шагал широко и курил на ходу «Мальборо», а я плелся сзади, жалкий и безразличный ко всему на свете. Кажется, в психологии аналогичное моему состояние называется «дистресс».
Мы подошли к недостроенной многоэтажной громадине. Опер нашел дыру в заборе, я еле протиснулся между шершавыми досками. Стройка была запущенной, половина многоэтажки возвышалась над котлованом для закладки фундамента второй половины жилого улья. Я не увидел строителей и не заметил сторожей. Стройка была безжизненной, если не считать одинокой дворняги месяцев шести от роду, почти щенка.
Мой провожатый не поленился нагнуться, он подобрал осколок кирпича и бросил его в щенка, который бежал к нам, приветливо виляя хвостиком. Щенок слишком поздно сообразил, что Жеваный представляет для него опасность. Осколок кирпича попал несчастному животному в лапу. Щенок жалобно завизжал, обиженно заскулил и поскакал прочь, поджав подбитую лапу, а из-за угла недостроенного дома вышел, преградив нам дорогу, оборванец.
«Пошто песика забишаешь?» – шепеляво спросил оборванец и двинулся нам навстречу. Он пошатывался и прихрамывал, у него было бледное, заросшее нечесаной бородой лицо и широко открытые глаза безумца. Я подумал, что это либо бомж-наркоман, либо сумасшедший юродивый.
Жеваный обругал матом бомжа с безумными глазами и с ленцой нагнулся за следующим кирпичным обломком, а оборванец жутко захохотал и ускорил неровный шаг. Жеваный метнул в бомжа кусок кирпича, оборванец увернулся и побежал прямо на нас. Он бежал как-то странно, вприпрыжку, но очень быстро, лохмотья развевались за его спиной, как плащ по моде Средневековья. Он выглядел ирреально, словно оживший персонаж с полотна Брегеля.
Жеваный полез за пазуху, я думаю, за оружием. Жеваный отступил на шаг, наткнулся на меня и чуть не упал. Он – чуть, а я потерял равновесие и свалился, а хохочущий оборванец, раскинув руки в стороны, как крылья, прыгнул.
Сумасшедший оборванец сбил Жеваного с ног и сам упал сверху. Опер упал на меня, и страшный бомж подмял под себя нас обоих. Я увидел прореху в нечесаной бороде, я не сразу понял, что это разинутый рот безумца. Из этого огромного рта тоже пахло гнилью. Бородатая голова с блюдцами выпученных глаз качнулась, желтые зубы едва не впились в шею Оперу. Жеваный каким-то чудом сумел избежать укуса, и тогда зубы цвета осенней листвы полоснули по моей щеке.
Острая боль разбудила во мне древний как мир животный страх, ужас плоти, страстное желание вырваться во что бы то ни стало из объятий бородатого чудовища.
Я не помню, каким образом мне удалось вылезти из-под пресса двоих борющихся мужчин. Не помню, как я выбрался с заброшенной стройплощадки, как отыскал дорогу к дому. Помню только кровь на прижатой к щеке ладони, шарахающихся от меня прохожих и свист ветра в ушах.
Очутившись дома, я запер дверь на все замки и задвижки, кое-как, держась за стенку, добрался до кухни, где припал к водопроводному крану. Я пил холодную воду, пока меня не затошнило. Я еле успел добраться до туалета, где меня вырвало, вывернуло наизнанку. Изнеможенный, я опустился на край ванны, посмотрел на свое отражение в зеркале.
Из зазеркалья в меня вглядывался лысый толстяк с распоротой щекой. Тварь дрожащая, которой не выжить в этой действительности. А если все равно не выжить, тогда зачем продлевать мучения? Толстяк в зеркале скосил глаза, обшарил взглядом полочку над раковиной. Его взгляд наткнулся на электробритву, и слюнявые губы улыбнулись – такой бритвой не вскроешь вены, а подходящей веревки, чтобы повеситься, чтобы выдержала жирную тушу, в доме точно нету.
Видеть собственное отражение, отождествлять себя с этим отвратительным созданием в зазеркалье было невыносимо. Я смежил веки. Я вернулся на кухню. Не открывая глаз, я нашарил шпингалеты на оконной раме. Я собирался открыть окно и выпрыгнуть с шестого этажа. От вечного покоя меня отделяли стекла и грань толщиной в подоконник.
Я вцепился в шпингалеты, я закинул ногу на подоконник и потерял сознание. Я не справился даже с таким простым делом, как самоубийство.
Сознание ко мне вернулось, когда на улице было уже темно. Я лежал на кухне, на липком линолеуме, и встать мне удалось не сразу.
Я не знаю, приходили бандиты или нет. Я не мог слышать их стук в дверь, я находился в забытьи, весь день и вечер я пролежал в обмороке.
Я не знаю, приходили из милиции или еще нет. Дежурный по отделению видел, как мы ушли вместе с Жеваным. Не знаю, нашли или нет труп Жеваного, но я не сомневаюсь, что чудовище в лохмотьях его загрызло.
Теперь я знаю, что существуют градации страха. Я боюсь думать о том, что, пока я лежал без чувств, ко мне приходил и скребся под дверью человекозверь, зубы которого оставили отметины на моей щеке.
Прошу верить моим записям! Я не сумасшедший! Мне плохо, у меня жар. Температуру я не мерил, но она очень высокая, я чувствую. Я очнулся после обморока, увидел на кухонном столе вчерашние записи и сел писать. Вчера я исповедовался бумаге и в результате сумел заснуть, и сию минуту глаза мои слипаются, но, я думаю, сегодняшней ночью виной тому не столько графотерапия, сколько повышенная температура. Быть может, мне наконец-то повезет, и я умру во сне.
24 октября. КатарсисЗигмунд Фрейд назвал «катарсисом» один из методов своей психотерапии. В сочинении Аристотеля «Поэтика» то же понятие трактуется как «очищение», в том числе и при помощи страха. Чудо очищения произошло со мной в ночь со среды на четверг, с 23-го на 24-е октября. Засыпая, я молил провидение о смерти, а проснулся совершенно другим, жаждущим жить и наслаждаться!
Проснулся я засветло. Я спал, сидя за кухонным столом в неудобной позе, подложив руку под голову, но мышцы за ночь не затекли, и самочувствие было просто прекрасным.
Кухню и свои вчерашние записи я видел скверно, что меня, куру близорукую, нисколько не удивило. Я принялся искать очки и обалдел, когда выяснилось, что стекляшки у меня на переносице. Я снял очки, и мутная пелена спала с глаз! Я видел без очков лучше, чем до сего дня сквозь искажающие действительность стеклышки!
Я заснул в верхней одежде и в уличных ботинках, но разоблачаться и переобуваться не стал, поскольку сразу по пробуждении ощутил непреодолимо острую потребность в пище. Я чуть было не сорвал с петель дверцу холодильника.
Жмурясь от удовольствия, я съел кусок сырого мяса, слопал сырой антрекот, купленный днем во вторник в отделе «Кулинария» ближайшего супермаркета. Не пойму, отчего я раньше не пробовал есть сырое мясо, это так вкусно, не передать! Я съел замороженные пельмени из запасов в морозильнике. Они мне понравились меньше, чем антрекот, но и твердые мясные комочки в замороженном тесте имели свою прелесть, они хрустели на зубах, я их грыз и запивал простоквашей. Гораздо меньше удовольствия мне доставило поглощение сырой рыбы и постного творога, а овощи и фрукты я вообще больше не воспринимал как пищу.
Я массировал булькающий, требующий дополнительного сырья для переработки живот, а мои челюсти перемалывали последний кусочек сыра, когда раздался требовательный стук в дверь, что отделяла мою убогую келью от большого мира. Мне было совершенно все равно, кто пришел, бандиты или милиция. Пусть даже притащился человекозверь в своих мерзких лохмотьях. Слизывая с губ сырые крошки, я пошел открывать.
Это пришли бандиты. Стоило мне щелкнуть последней задвижкой, как стриженые молодчики гурьбой повалили в прихожую, оттесняя меня к коридорчику в единственную комнату. Последний запирал входную дверь, а первый в это же время схватил меня за грудки и начал орать.
Не имею возможности воспроизвести его ор, я его не слушал, не вникал в смысл. Он
