И Маркушке казалось, что отец не так опасен и будет жить.
— Счастливый мичман приказал вам кланяться и посылает вина. Хорошо, говорит, для поправки…
— Хочешь, Игнат? Сестра позволила, — спросил Бугай.
Сестра уже поднесла к спекшимся губам матроса рюмку вина.
Он отпил немного и, любуясь Маркушкой, горделиво сказал сестре:
— Какой у меня Маркушка, сестрица!..
— Славный у тебя сын, Игнат! — промолвила сестра и пошла к призывавшим ее страдальцам.
А Игнат сказал Бугаю:
— Спасибо тебе… Береги сироту… У сестры мои три карбованца… Так для Маркушки…
— Будь спокоен за Маркушку… Сберегу мальчонку…
— Мне не надо… Вам пригодятся деньги, тятька.
Игнат попробовал улыбнуться, но вместо улыбки на его лице пробежала страдальческая гримаса.
— Дюже болит? — спросил Маркушка.
— Не очень… Пройдет… Прощай, Маркушка… Прощай, Бугай… А я, я… Что-то в глазах… Мутится… Где ты, Маркушка… Маркушка?..
— Я здесь, здесь, тятька!..
Но тускневшие глаза, казалось, не видели никого. Из груди его вырывались стоны.
— Тятька! Я здесь! — крикнул в ужасе Маркушка.
— Не замай… Он заснуть хочет! — сказал Бугай, утирая слезы.
— Ступай домой, Маркушка! — ласково промолвила подошедшая сестра. — Он… скоро перестанет мучиться…
Маркушка, казалось, понял и припал к холодевшей руке отца.
Через минуту Бугай увел Маркушку из палаты. Они вышли из госпиталя и сели в ялик.
Ночь была прекрасная. Луна бесстрастно смотрела сверху. Маркушка, вдыхая полной грудью чудный воздух, правил рулем, тоскливый и потрясенный.
Только забрезжило перед рассветом, как Маркушка поднялся, осторожно оделся, чтоб не будить Бугая, и со всех ног бросился на Северную сторону и переправился на ялике к госпиталю.
Опять полная ранеными приемная. Опять смрадный воздух в полутемной палате. Опять, словно привидение, ходит между койками та самая сестра, которую видел вчера мальчик. Только она казалась совсем старая, осунувшаяся, истомленная после бессонной ночи.
Приход Маркушки удивил сестру милосердия. Удивил и в то же время умилил ее.
Он уже был у койки, где вчера лежал отец, но вместо него лежал другой, с такими же потухающими глазами на измученном, мертвенном, обросшем волосами лице и так же, как и отец, шептавший что-то губами, и из его груди вырывались стоны ужасного страдания.
Сестра уже была около Маркушки.
— Умер? — спросил мальчик.
— Умер! — ответила сестра.
И прибавила:
— Скоро после того, как ты простился с ним… И умер героем, мой хороший мальчик.
Но то, что отец умер героем, не особенно утешило Маркушку.
— Можно посмотреть на тятьку?.. — глотая слезы, возбужденно спросил он.
— Его уже увезли и похоронили на братской могиле на Северной стороне…
Мальчик на секунду сдерживался. И наконец у него вырвался крик отчаяния:
— И зачем это люди убивают друг друга… Зачем?
— Милый… Уходи скорей домой… Светает… Начнется бомбардировка… Здесь долетают снаряды…
— Пусть и меня убьет!..
— Тебе жить надо, мальчик. Где ты живешь?..
— С дяденькой Бугаем.
— А он чем занимается?
— Яличник! — не без достоинства произнес Маркушка.
— А ты?
— Рулевым у дяденьки на ялике! — еще горделивее сказал мальчик.
— Ишь ведь ты какой молодец! Тебе сколько лет?
— Двенадцатый!
Решительно Маркушка особенно понравился сестре, как и вообще многим, которые несколько знакомились с ним.
И она раздумчиво проговорила:
— А все-таки тебя надо лучше устроить, Маркуша!
— Уж чего лучше быть рулевым… Я хотел было на баксион, где убили тятьку, так тятька не велел и дяденька не пущает!
— Еще бы… Зачем тебе идти на смерть… Не надо… Не надо! — взволнованно произнесла сестра.
— Зря убьют… А то искалечат, как меня! — раздался вдруг раздраженный голос с койки. — Не ходи на баксион…
— То-то… надо жить. Ты грамотный?
— Вовсе мало. Самоучкой…
— А ежели тебя обучить… многое узнаешь… И тебе будет жить лучше… Я тебя еще повидаю! — решительно сказала сестра, принявшая близко к своему доброму сердцу судьбу Маркушки. — Где ялик Бугая?
— На перевозе около Графской.
— А я буду близко… Скоро госпиталь будет в морском собрании у Графской…
— А я никуда не уеду от дяденьки! — вызывающе ответил Маркушка. — И сам научусь грамоте, если захочу… Меня никто не смеет отнимать от дяденьки…
— Да я и не думаю… Ну, ступай, Маркушка… Только вперед возьми у меня вещи отца… Он велел их передать твоему другу Бугаю для тебя… Пойдем.
Сестра провела Маркушку в свою маленькую комнату во дворе госпиталя.
Комната была полна разными свертками, мешочками и маленькими сундучками последних умерших в ее палате и просивших сестру исполнить их последнюю волю.
В углу была кровать, умывальник и стол. Портрет какого-то красивого офицера висел над кроватью.
Сестра отыскала сверток с пришпиленной к нему бумажкой, на которой было написано рукою той же доброй женщины — от кого и кому сверток и что в нем находится, и, прочитав список, показала Маркушке три серебряные рубля, старый матросский нож, крест покойной жены, шейный платок и две ситцевые рубахи и, снова завернув все вещи, передала Маркушке. Передала и бутылку вина и проговорила:
— Бугай выпьет. А ты смотри, Маркушка, через бухту к Графской переезжай, а не через Корабельную… Начнется бомбардировка, там опасно. До свидания, славный мальчик! — прибавила сестра и крепко пожала руку Маркушке.
— Спасибо вам, добрая барыня, — промолвил Маркушка…
И, взглянув на ее истомленное лицо, прибавил:
— А вам надо отдохнуть… Изморились-то за ночь…
— В восемь уйду с дежурства и высплюсь…
— То-то. И тяжелая ваша служба, милосердная барыня… Я не пошел бы на такую службу… Тяжко смотреть… А уж на тятьку…
Он вдруг почувствовал себя бесконечно виноватым, что болтал и словно бы забыл отца…
И, сдерживая подступавшие слезы, вышел из комнаты.
Уже рассвело, когда Маркушка дошел до бухты. И только что он сел в ялик, идущий к Графской, как
