Она позвонила мне в два часа ночи.
Я не спал. Никак не мог заснуть. Мучился, томился. Томила жара, томило желание, изматывая душу.
Отец Сергий у себя в пещерке отрубил палец, лишь бы от него избавиться. Взял топор и перерубил кожу, мясо и кость, принес в жертву плоть, чтобы боль и кровь разбудили от морока, которым его затомило тело, он его наказал. Женщина тут ни при чем, хоть она и пришла к нему в келью, его мучило собственное тело, оно толкнуло его, и он провалился во тьму, а потом ушел. Толстой тоже ушел в ночную тьму, когда ему было восемьдесят, ушел, как отец Сергий, темной зимней ночью. Отец Сергий искалечил себя. Толстой умер, Толстой в пальце отца Сергия, отец Сергий в душе Толстого, а я, истомленный и обессиленный, лежал и смотрел, как, погружаясь во тьму, меркнет мир. Смотрел на свое стареющее тело, побелевшие волоски на груди, год от года увеличивающийся живот, пенис, не желающий умирать. Одиночество отца Сергия в келье. Я обманываю себя. Поражение называю победой. Темноту светом. Сравниваю, что хотел получить от нее и что получил, малодушием было так желать, малодушием взять так мало. Думаю о молчании Юрия, его безумии и о своем тоже, хочу разобраться и вижу там, куда втайне стремлюсь, что-то нежное, едва видное, призрачное, нечто зарождающееся и уже живое, и спрашиваю себя, поправимо ли то, что было, годы, люди следуют своим чередом, рассказ удлиняется, слова сцепляются над провалом, заполняют пустоты, и я хочу знать, возможно ли засветить в пустоте искорку, может ли моя завершенная жизнь вновь начаться после ритуального обмена клетками, который исполнен особого смысла, ищу ответа на свой вопрос и знаю, в каких потемках он запрятан, и не могу его получить, отец Сергий мне тут не в помощь, он слишком отчетливо видел в темноте; двигаешься на ощупь, ищешь, но ничего не можешь поймать, идешь навстречу собственному желанию, надеясь обрести в этих губах и руках другого себя, обрести первобытную правду, утраченную жизнь, нескончаемое счастье, а обретаешь сытость и стыд из-за того, что пил слишком жадно, думая только о жажде, и запретная чаша кружит голову особенно буйным хмелем. Удовольствие в прошлом, осталась боль: у меня ничего нет, в руках у меня пусто; я лежу на спине, желание спит; по другую сторону стеклянной стены Юрий, он смотрит на меня из краев отца Сергия, он вконец обезумел, безумие дотянулось до глубинных глубин и вокруг него одни развалины; а я все ближе знакомлюсь со старостью, держусь за перила, спускаясь ступенька за ступенькой к смерти, волоски побелели на дряблом животе, седина не всегда признак мудрости, у меня она свидетельство подавленного желания и слепоты. Юрий, сколько бы ни ошибался, смотрел в корень, а она, которую мы хотели превратить в свою игрушку, обмануть, убаюкать иллюзиями, чтобы вернее поймать, она знала, что мы безумцы, и пыталась нас вылечить, исцелить обоих, не подозревая, что ее целительство толкнет обоих в бездну — Юрия она пыталась удержать, во мне будила нежность, не зная своей власти над нашими исковерканными гордыней телами, и вот я смотрюсь в зеркало и вижу головокружительную пустоту.
Когда зазвонил телефон, я думал о своей жене Оде, мысль о ней жгла меня, наполняя отвращением к себе. Я чувствовал себя пошляком-обывателем, я запачкал ее и унизил за ее спиной, и ночной телефонный звонок трубил о моей подколодности, я ведь знал, что звонит не Ода, интуиция никогда меня не обманывала, Ода сейчас была с Илоной, она всегда твердо стояла на ногах, опиралась на непоколебимые истины, была уверена в своем ремесле, которое давало ей власть и право, но и эта уверенность не могла уберечь ее и оградить от поражения, на которое обрек ее я, его уже не избежать, ничего не меняет, узнает она о нем или нет, свершившись, оно действует под покровом тайны, которым я одел его, оно медленно растет в темноте ночи и рано или поздно потеснит, изуродует день.
Я поднял трубку на третьем звонке, я знал, что звонит Жоана. Я услышал ее голос, ее плач, услышал яростные крики Юрия; она, всхлипывая, попросила: приезжай, приезжай скорее, пожалуйста, он совершенно пьян, пожалуйста, приезжай скорее, прошу тебя, нельзя было вынести замирающий ее голос, в нем было что-то леденящее, и я сразу стал беззащитен, еду, ответил я, какие уж тут рассуждения, я вскочил с кровати, оделся, схватил такси, помня только замирающий голос и крики Юрия, он уже на краю пропасти, бездна зовет тебя, Юрий, она уже рядом, тьма уже обняла тебя, такси как назло все притормаживало, мы застряли на площади Клиши, простояли не одну минуту, еще бы, дорогу загородил автобус, я подумал: не выскочить ли, не побежать ли? Но в конце концов доехали, по лестнице я летел через три ступеньки, точно так же, как спускался два часа тому назад, сердце готово было разорваться, дыхание перехватывало. Наконец позвонил. Но мне не открыли. Я звонил еще и еще. Молчание. Приложил ухо к двери. Тишина. Постучал, потом кулаком, потом ногами. Я звонил, колотил в дверь, что там происходит, черт возьми? Я набрал Жоану по мобильнику, потом набрал Юрия. Слышал, как дребезжали за дверью телефоны, значит, они оба там, но что же произошло? Я только зря теряю время, нужно звать полицию, пожарных, не знаю, кого еще…
Полиция и пожарные приехали одновременно, спросили, что случилось, но я ничего не мог сказать, ни что, ни как, дело кончилось тем, что они взломали дверь коротким металлическим стержнем, я и не видел такого инструмента, и тогда, сам не знаю почему, я сказал, что я врач и что Юрий тоже врач.
Хотя при чем тут медицина? Они устремились внутрь, первыми ринулись пожарные; соседи вышли на лестничную клетку, они и вовсе не могли взять в толк, что тут творится, я тоже вошел в квартиру. Жоана лежала на диване, очень бледная, с закрытыми глазами, пожарный пропустил меня, она дышала, да, дышала, но я сразу понял, что дышит она слишком медленно, и под носом у нее краснела маленькая капелька крови. Я осторожно приподнял ее, изо рта вытекла тоненькая красная струйка, из носа тоже, на затылке обнаружилась большая мягкая гематома, я приподнял веко, отсутствовали характерные подергивания, глазное яблоко медленно плыло вниз, потом вверх, расширенные зрачки не реагировали на лампу пожарного, немедленно в больницу, сказал я, быстрее, быстрее, и они быстро-быстро взяли и унесли ее. Юрий спал на ковре, он был смертельно пьян, полицейскому удалось растолкать его, глаза у него сразу наполнились слезами, он плакал и что-то бормотал, мне было не до него, я побежал за пожарными, и они посадили меня рядом с Жоаной в свою машину, я не отнимал руки от ее пульса и осторожно поглаживал нежную кожу.
Держал и не отпускал ее, а она дышала все медленнее, пожарный смотрел на меня с состраданием, и вот, ирония судьбы, случайность больничной географии — когда дверцы фургончика открылись, я узнал въезд в приемный покой нашей больницы, и мне даже не пришло в голову спросить, куда ее понесут. Санитар с носилками смотрел на меня с молчаливым недоумением, я же его знаю, думал он, с чего вдруг он вылезает из пожарной машины в такой неурочный час, в обычном костюме, а не в белом халате, да на нем лица нет, быстрее, быстрее, я ничего не говорил, я кусал себе губы, не может быть, чтобы мы оказались здесь, наш вестибюль, наш коридор, интерн тоже посмотрел на меня с недоумением, он ждал, что я что- нибудь ему скажу, трещина в черепе, сказал я, гематома, он посмотрел на Жоану, похоже, он не был с ней знаком, ну что ж, тем лучше. Они унесли носилки. Ночь, всюду мертвая тишина, я пошел и переоделся, бездумно, по привычке, я не мог находиться в больнице без халата, делать мне сейчас было нечего, я взял телефон и набрал отделение неврологии, на часах было три часа тридцать минут.
В четыре кончили радиологическое обследование. Сделали пункцию; поместили на установку искусственного дыхания, аре-активная кома, сказал мне невролог, пока без улучшений, но не все еще потеряно.
Я пошел посмотреть на нее. В боксе я был один.
Я взял ее за руку, улыбнулся ей, заговорил, постоял возле нее минутку и снова спустился в приемный покой.
Там ждали полицейские.
Юрий был с ними.
Полицейские хотели поговорить с врачом, который осматривал Жоану и дал медицинское заключение. Я сказал: черепная трещина в результате падения; скорее всего, она ударилась о край журнального столика. Пожарные вам подтвердят. Вы там тоже были, видели столик. Никаких следов борьбы или ударов, она сама прилегла на диван, а потом потеряла сознание. Юрий был бледен как смерть. Смотрел широко открытыми глазами и ничего не говорил. Время от времени он обводил глазами стены больничного покоя. Но, похоже, ничего не видел. Я рассказал о телефонном звонке. Юрий уже был мертвецки пьян и спал на полу, солгал я, поэтому она позвонила мне. Юрий по-прежнему был в отключке.
Полицейский старательно записывал все, что я говорю. Месье сказал, заговорил полицейский, показав на Юрия, что они поссорились и что он ничего толком не помнит. Она, очевидно, пыталась
