Глава восьмая
На следующий день, когда Шура, после классов, грустная спускалась в шумной компании гимназисток в швейцарскую, она с лестницы увидала отца.
— Папочка! Милый!
Счастливая, она горячо целовала его.
— Одевайся, Шурочка… На улице поговорим! — радостно говорил Ордынцев.
И, когда они вышли из подъезда, он сказал:
— И как же я соскучился по тебе, Шурочка! И вчера не простился… И сегодня утром не видел… Ну, и уехал со службы, чтобы взглянуть на свою девочку.
Шура крепко сжимала отцовскую руку и повторяла:
— Милый… голубчик… родной мой… А я думала…
— Что ты думала?
— Что ты… не хочешь взять меня к себе… Мама вчера говорила, что ты об этом не писал ей… А ведь ты возьмешь меня… Не правда ли?
— Я не писал потому, что прежде хотел спросить тебя… хочешь ли ты жить со мной. Не будет ли тебе скучно?..
— Хочу, хочу, хочу… И мне не будет скучно. И как хорошо мы с тобой будем жить, папочка! Я за тобой ходить буду… стол твой убирать… чай разливать! — радостно говорила Шура.
Эти слова наполнили Ордынцева счастьем. Он будет не один, а с любимой девочкой, которая одна из всей семьи была с ним ласкова. И он избавит ее от дурного влияния матери и вообще от всей этой скверной атмосферы. Ордынцев об этом думал, когда решил оставить семью, но рассчитывал взять дочь попозже, когда получит обещанную стариком Гобзиным прибавку жалованья к Новому году, так как без этой прибавки у него оставалось всего пятьдесят рублей. Остальное содержание он обещал отдавать семье.
Но теперь он дожидаться не будет. Он займет денег, чтоб нанять маленькую квартирку, купить мебель и завести хозяйство.
— Я сегодня же напишу, чтоб тебя отдали мне, моя радость. Без тебя мне было бы тоскливо жить, мое солнышко.
— И мне без тебя, папочка, было бы скучно.
— И как только я найму квартиру, ты приедешь ко мне. Ведь ты хочешь ко мне, девочка? — снова радостно спрашивал Ордынцев, желая услыхать еще раз, что она хочет.
— О, папа! И как тебе не стыдно спрашивать!.. Только знаешь ли что?..
— Что, милая?
— Согласится ли мама меня отпустить?
— Согласится! — отвечал отец.
Но тон его был неуверенный.
— А если нет?..
— Я заставлю согласиться… Ты во всяком случае будешь у меня! — воскликнул отец.
— Но ведь и маме будет тяжело! — раздумчиво проговорила Шура. И тотчас же прибавила: — Но мама не одна, а ты — один. Тебе тяжелее. Ты можешь заболеть, и кто будет за тобой ходить?
— О, моя ласковая умница! — умиленно проговорил Ордынцев.
— А я буду маму навещать. Правда, папочка?
— Конечно… Когда захочешь, тогда и пойдешь…
— И Сережа будет заходить ко мне?
— И Сережа…
Они уже были у дома, из которого бежал Ордынцев. Обоим им не хотелось расставаться. День выдался славный, солнечный, при небольшом морозе.
— Погуляем еще, Шура. Хочешь?
— Конечно, хочу. Еще когда я тебя увижу.
— Скоро…
— А как скоро?
— Я опять приеду в гимназию… послезавтра.
— А гадкий Гобзин не рассердится на тебя?
— Нет, голубка… И я его не боюсь! — весело говорил Ордынцев. — А ты не голодна ли?
— Нет, папочка.
— А eclair съела бы? — смеясь, спросил Ордынцев, знавший, как любит Шура это пирожное, и часто им угощавший свою любимицу,
— Съела бы.
Они были недалеко от кондитерской Иванова и зашли туда.
Шура съела два eclair'а, и отец с дочерью пошли на Офицерскую.
— До свиданья, Шура!..
— До свиданья, папочка!
— Скоро вместе будем… Вместе! — радостно проговорил Ордынцев, целуя дочь.
Она вошла в подъезд и смотрела через стекло двери, как отец сел на извозчика и послал ей поцелуй.
Дома она никому не сказала, что видела отца. Все были дома, но никто не обращал на нее внимания, занятые совещанием о том, кому отдать кабинет. Мать великодушно отказалась от будуара и отдала кабинет Ольге, пообещав купить маленький диван и два кресла.
Шуре показалось, что мать совсем успокоилась, и это больно кольнуло девочку.
Вечером явился посыльный с новым письмом от Ордынцева.
— Чего еще ему надо! — внезапно раздражаясь, проговорила Анна Павловна, вскрывая конверт.
Письмо, в котором Ордынцев просил отдать ему Шуру, вызвало в Анне Павловне негодование и злость.
Ни за что она не отдаст ему дочь. Ни за что! Он бросил всех, так пусть и остается один. В мотивах этого решения было немало желания отплатить мужу за свое унижение и вообще причинить ему зло. Она знала, как любит отец Шуру, и в значительной степени именно потому и думать не хотела о том, чтобы исполнить просьбу мужа.
И Ордынцева собиралась отвечать решительным отказом. Но прежде она позвала к себе сына.
— Прочти, что он еще выдумал! — взволнованно сказала она.
Алексей прочел и, возвращая матери письмо, спросил:
— Ты что намерена ответить?
— И ты еще спрашиваешь? — воскликнула Ордынцева. — Конечно, я напишу, что не отдам ему Шуры!
— Напрасно.
— Что?! Ты хочешь, чтоб я лишилась дочери, чтоб я отдала Шуру человеку, который так поступил с семьей… Ты хочешь, чтоб она жила по меблированным комнатам, без надзора, без уюта?..
На красивом лице Алексея появилось скучающее выражение человека, принужденного выслушивать глупые речи и доказывать их глупость.
«А ведь, казалось, мать неглупая женщина!» — подумал он.
— Я, мама, хочу избавить тебя и всех нас от неприятностей… вот чего я хочу… Отказом ты раздражишь отца, и он не только не выдаст тебе обязательства, но может уменьшить обещанное содержание…
— Как он смеет? Я могу жаловаться в суд.
— Суд не заставит его отдавать семье все содержание. А ведь отец отдает нам почти все… оставляя себе только пятьдесят рублей в месяц. И наконец он может и судом получить Шуру или подав жалобу в комиссию прошений.
— Но ведь это жестоко… Отнять у матери дочь… И ты хочешь, чтоб я добровольно отказалась от нее?..
