— Я представляю тебе доводы, мама. Твое дело принять или не принять их…
Этот спокойный, уверенный, слегка докторальный тон сына невольно импонировал на Ордынцеву, и мысль, что муж может выдавать на содержание семьи меньше того, что обещал, значительно поколебала ее решимость. Алексей отлично это видел и продолжал:
— Я, конечно, понимаю, что тебе тяжело расстаться с Шурой, но она будет навещать тебя. Отец об этом пишет. И присутствие Шуры при отце более гарантирует его от возможности альтруистического увлечения, которого ты боишься… И если ты согласишься отдать Шуру, то и выдача формального обязательства обеспечена. Ты можешь поставить исполнение желания отца в зависимость от этого обязательства.
— Но каков отец… Пользоваться нашей беспомощностью, чтобы отнять дочь! Это… это…
Ордынцева заплакала.
Но Алексей отлично знал физиологическое происхождение слез и знал, что мать немножко рисуется своей печалью расстаться с Шурой. Вот почему он не обратил на слезы матери большого внимания и только из любезности проговорил:
— Ты не волнуйся, мама… И посыльный ждет ответа.
— Что ж отвечать? — покорно спросила Анна Павловна, вздохнув с видом несчастной страдалицы, обреченной нести тяжкий крест.
— Напиши, что обо всем переговорит адвокат, который будет у отца на днях. И больше ни одного слова, мама!
Алексей подождал, пока мать писала письмо, прочел его, одобрил и, когда письмо было вложено в конверт, проговорил, целуя у матери руку:
— Ты очень умно поступила, мама. Очень умно! — повторил он и вышел отдать письмо посыльному.
У посыльного Алексей справился, уплачены ли ему за ответ деньги.
Анна Павловна решила посоветоваться еще с Козельским. Быть может, он придумает такую комбинацию, при которой можно было бы получить от мужа обязательство и оставить у себя Шуру. Вместе с тем у Ордынцевой была и задняя мысль воспользоваться, если представится возможность, новым своим положением брошенной жены.
И она тотчас же написала Козельскому письмо, в котором звала «Нику» по весьма важному семейному делу на свидание в «Анютино» (как они звали приют на Выборгской) на завтра, в два часа. По обыкновению, она адресовала письмо не на квартиру Козельского, который предусмотрительно просил своего друга никогда этого не делать, наученный прежним опытом, какие неприятные инциденты могут от этого произойти, — и, по обыкновению, вышла сама на улицу, чтобы опустить письмо в почтовый ящик, объявив Ольге, что хочет пройтись и кстати взять к чаю кекс.
— Ты ведь любишь кексы, Ольга?
Ольга, тронутая обещанием новой мебели и радостно мечтавшая о гнездышке, которое она устроит из кабинета, горячо обняла мать и с искренним чувством проговорила:
— А ты не сердись на меня, мамочка, за то, что я была резка с тобой. Прости. Не сердишься? Скажи?
— Разве я на вас могу сердиться?.. Только люби меня побольше, Оля… Теперь мне одно утешение в любви детей. И будем дружны. Ведь мы… брошенные, — прибавила Анна Павловна и ласково потрепала Ольгу по ее хорошенькой щеке.
Не до свидания было Козельскому.
Накануне он целый день рыскал по городу, чтобы найти денег. На днях был срок банковскому векселю в три тысячи рублей, и надо было во что бы ни стало заплатить, чтобы благодаря протесту не лишиться кредита. Вчера он не достал, и приходилось искать денег сегодня. Долгов у него было по горло, и доставать деньги все было труднее и труднее. Он уже узнал от одного чиновника в министерстве, сообщавшего ему сведения, что «лесное» дело провалилось благодаря Никодимцеву, и, несмотря на свое ликование, серьезно призадумался, когда подвел цифру долгов. Сумма была внушительная.
И вдобавок из-за этой записки Анны Павловны чуть было не вышло неприятности дома. Дурак курьер поторопился ее доставить, и, как нарочно, горничная подала на подносе письмо в то время, когда Николай Иванович пил кофе в столовой вблизи от Антонины Сергеевны, Она с обычной подозрительностью взглянула на маленький конвертик, конечно увидала женский почерк и тотчас же изменилась в лице.
Его превосходительство с большим мастерством разыграл роль удивленного человека и даже пожал плечами, взглянув на конверт. Он не спеша вскрыл конверт, предусмотрительно отложил его подальше от глаз жены и, отлично зная, что ее взгляд изучает малейшие движения его лица с упорным вниманием следователя по важнейшим делам, — еще равнодушнее прочитывал о том, что «Нику» зовут в два часа на свидание по важному семейному делу.
И его превосходительство был до некоторой степени искренен, когда, прочитав записку и написав на ней несколько слов карандашом, не без досады воскликнул, обращаясь к жене:
— Ведь этакая дура! Третий раз просит…
— Кто?.. О чем?
— Да эта… княгиня Туманская… Сын ее у меня служит. Балбес балбесом! Так не угодно ли мне дать ему повышение. Его бы выгнать надо, а не то что повышение…
И с этими словами Козельский сунул и конверт и записку в боковой карман, мысленно похвалил себя за то, что так блистательно обманул святую женщину и так вдохновенно оклеветал неизвестных ему княгиню Туманскую и ее сына.
Жена и верила и не верила.
Ее обожаемый Коля так часто бессовестно лгал, что подверг ее веру большим испытаниям.
Но почерк на конверте, и формат, и бумага показались ей похожими на почерк и конверты Ордынцевой, от которой прежде Антонина Сергеевна нередко получала дружеские записочки.
И Антонина Сергеевна, добросовестно желая сделать последнюю попытку к раскрытию истины, совершенно неожиданно проговорила:
— А мне показался почерк знакомым, Коля…
— А что ж… возможно… Почерки часто бывают очень похожие…
И, желая показать, что нисколько не интересуется этим, его превосходительство рассказал забавный анекдот по поводу сходства почерков.
— На почерк Ордынцевой похож… И конверт такой же! — проговорила Антонина Сергеевна, внимательно выслушав анекдот и взглянув в глаза мужа.
Но он их не опустил…
— В самом деле, кажется, похож… Но, слава богу, Ордынцева не имеет дел в министерстве, а сын ее далеко не балбес, а, напротив… очень основательный человек… Ну, до свиданья, Тоня… Пора и в хомут!
И он поцеловал руку жены и ушел в кабинет и струсил уже там, оставшись один.
— Этакий идиот этот швейцар в министерстве! — проговорил он.
Его превосходительство до часу просидел в своем министерстве. Оттуда в вицмундире и со звездой поехал к Кюба, наскоро позавтракал и в половине второго ехал на Выборгскую, рассчитывая, что свидание не продлится более получаса и он к трем часам поспеет на заседание комиссии, в которую он был назначен от своего министерства как человек основательно знакомый с финансовыми вопросами.
Ровно в два часа он отворил своим ключом двери «приюта». Анна Павловна была уже там, торжественно-печальная, хотя и одетая с тем особенным щегольством и с тою рассчитанною на любительский вкус Козельского привлекательностью, которые она считала при посещении «Анютина» такой же необходимой принадлежностью свиданий, какою офицер считает полную парадную форму при представлении по начальству. В этом отношении Анна Павловна с щепетильной добросовестностью исполняла свой «долг» очаровательницы «Никса», и хотя знала, что— сегодня не их определенные два дня в неделю свиданий, — все-таки, на всякий случай, явилась во всем своем великолепии: благоухающая, с подведенными бровями и в кольцах.
— Прости, Ника, что потревожила тебя…
