— Вон отсюда!
Травинский поднялся и вышел.
Инна Николаевна заперла двери на ключ. Нервы ее больше не выдержали. Она бросилась на тахту и зарыдала.
«Вот она, расплата!» — думала она, вздрагивая при мысли, что муж не отдаст ей дочери и что ей грозит позор судбища.
Глава десятая
По воскресеньям и по праздникам Никодимцев обыкновенно давал отдых прислуге и отпускал ее со двора и сам уходил обедать к Донону, где ему нравилась тишина, царившая в обеденной зале, обстановка, менее напоминающая модные кабаки, и отсутствие тех кутящих посетителей, один подвыпивший вид которых раздражал Григория Александровича.
И в это воскресенье, на другой день после супружеской сцены у Травинских, Никодимцев в седьмом часу пошел пешком в ресторан, рассчитывая после обеда поехать к Инне Николаевне и просидеть у нее вечер. Эти вечера были теперь для него радостью жизни, и он всегда ожидал их с нетерпением влюбленного юнца…
Сегодня ему особенно хотелось видеть Инну Николаевну. В последнее его посещение она была грустна, и когда он спросил, что с ней, она отвечала: «После, после когда-нибудь расскажу и даже попрошу у вас совета».
Быть может, сегодня она расскажет о том, что заставляет ее страдать, и окажет ему величайшую милость своим доверием.
Никодимцев сел на свое обычное место у маленького стола в углу комнаты, и толстый, солидный татарин Магомет, всегда подававший Никодимцеву, подал ему карточку и проговорил:
— Вместо крема биск[11] прикажете, ваше превосходительство?
— Биск!
Никодимцев обедал в приятном настроении, то и дело поглядывая на часы, как за соседним столом село двое молодых людей. Они шумно и громко потребовали закусок и водки и велели заморозить бутылку мума.
Обед Никодимцева подходил к концу, как вдруг до его слуха донеслось имя Инны Николаевны, и вслед за тем раздался смех.
Никодимцева кольнуло в сердце. Смех этот казался ему оскорбительным.
Но то, что он услыхал затем, было еще ужаснее.
Один из молодых людей, белобрысый господин в смокинге, громко говорил:
— Очаровательная женщина. Муж болван, и она широко пользуется его глупостью…
— Флиртует? — спросил другой.
— Она не прочь и более флирта. Надо только уловить психологический момент… Ха-ха-ха! Теперь только она что-то монашествует… Нигде ее не видно… И последний министр в отставке. Говорят, барынька связалась с Никодимцевым… Впрочем, она любит менять министров… Они у нее…
Молодой человек не докончил.
Перед ним бледный как полотно стоял Никодимцев и, едва владея собой, задыхаясь от гнева, тихо и отчетливо проговорил:
— Ни слова больше, или я задушу вас!..
Молодой человек с видом испуганного животного глядел на искаженное гневом лицо Никодимцева.
— Вы подло лжете… слышите ли?.. Я уже не говорю, что так говорить о женщине, как говорили вы, может только большой негодяй.
— Но… послушайте, милостивый государь, — вызывающе начал товарищ белобрысого господина, — по какому праву вы вмешиваетесь? Мы не имеем чести вас знать.
— По праву порядочного человека, возмущенного вашим разговором… Поняли? Вот вам моя карточка. Я к вашим услугам, если только господа, подобные вам, способны оскорбляться!
И Никодимцев вздрагивавшей рукой достал из бумажника визитную карточку и бросил ее на стол.
Полный негодования, сел он к своему столу, и когда испуганный татарин, видевший эту сцену, подал Никодимцеву мороженое, он спросил, кивнув головой на соседний стол:
— Вы не знаете, кто эти мерзавцы?
— Не могу знать, ваше превосходительство! Они у нас не бывают. Сегодня в первый раз.
Прочитав карточку, молодые люди, оба чиновника, знавшие хорошо, кто такой Никодимцев, ахнули и испуганно переглянулись.
И вслед за тем решили, что надо извиниться.
Они подошли к Никодимцеву и, почтительно поклонившись, по очереди стали говорить, что они под влиянием вина позволили себе неприличную выходку…
— Неприличную? — перебил Никодимцев. — Подобные выходки не находят достаточно презрительного названия… И ведь вы все лгали… Ведь лгали? — с каким-то возбуждением проговорил Никодимцев.
И, не ожидая ответа, брезгливо отвернулся. Молодые люди отошли.
Разумеется, Никодимцев не поверил ни одному слову из того, что говорил об Инне Николаевне белобрысый молодой человек. Да и возможно ли поверить? Если его называли ее любовником, то с такою же достоверностью называли и других. И это соображение несколько успокоило Никодимцева.
Но то, что его имя связывалось с именем любимой женщины, глубоко взволновало его.
Как ни тяжело было Никодимцеву, но он решил реже бывать у Инны Николаевны. По крайней мере он не даст повода клеветать на любимую женщину. Не он, конечно, скомпрометирует ее. Бедная! Она и не знает, какие гадости говорят про нее…
И Никодимцев не поехал в этот вечер к Инне Николаевне, а просидел дома грустный и задумчивый.
Прошло еще три дня. Никодимцев не ехал к Травинской и не был даже на вторнике у Козельских. Все эти дни он не находил себе места. Наконец он не выдержал и решил в воскресенье поехать днем с коротеньким визитом…
«По крайней мере увижу ее!»
И при этой мысли он обрадовался.
Но счастью его не было границ, когда в четверг ему подали маленький конверт и он прочитал записочку следующего содержания:
«Что же вы забыли совсем меня, многоуважаемый Григорий Александрович?»
Он благоговейно прикоснулся губами к этим строчкам, вдыхая аромат душистой бумаги, снова прочитал записку и спрятал ее в бумажник, просветлевший, полный счастья, что Инна Николаевна его вспомнила, зовет его…
И какой же он жизнерадостный и веселый был в этот день в департаменте и делал доклад министру!
В тот же вечер, несмотря на спешные дела, он ехал на Моховую.
Черт с ними, с делами! Он за ними просидит ночь! А сейчас он увидит ее, эту женщину, благодаря которой он понял, что значит любовь.
На лестнице Никодимцев встретил Травинского.
Смешанное чувство ревности, смущения и невольной брезгливости охватило Григория Александровича при виде мужа Инны Николаевны.
Никодимцев очень редко его видал и держал себя с ним с холодной сдержанностью, не допуская никакой короткости, на которую, видимо, напрашивался Травинский, и словно бы не скрывая, что ездит
