— Не говорите заранее, чтобы после не раскаяться в своих словах… Не надо, не надо… А теперь слушайте и помогите советом.
И Инна Николаевна, волнуясь и спеша, проговорила:
— Жить больше с мужем я не могу.
— Еще бы! — чуть слышно и радостно проронил Никодимцев.
— И я хотела бы развестись с ним.
В голове Никодимцева появилась внезапно мысль, что Инна Николаевна, вероятно, кого-нибудь любит и собирается выйти замуж.
И в голосе его прозвучала едва уловимая грустная нотка, когда он сказал:
— Чтобы найти счастие в другом замужестве?
Инна Николаевна удивленно взглянула на Никодимцева.
— Почему вы думаете, что я желаю развода ради другого замужества?
— Вы так молоды… И я думал…
— Довольно одного урока. Довольно…
— Но вы могли полюбить кого-нибудь достойного вашей привязанности, и тогда отчего же не выйти замуж?
— Полюбить?
Инна Николаевна вспомнила, как и кого она любила, и дрожь пробежала по ее телу. И она проронила с горькой усмешкой:
— Не так легко полюбить, Григорий Александрович, как следует любить… И надо заслужить право любить… А я… Я не имею права после позорного своего замужества… Не утешайте… Не говорите ничего…
Наступило молчание
— Нет, не ради какого-нибудь рыцаря хочу я развода. Я просто желаю быть свободной… Избавиться от этого кошмара.
Никодимцев облегченно вздохнул.
Все эти быстрые перемены настроения, отражавшиеся в выражении его лица, глаз, Инна Николаевна заметила, и ей это было приятно. Ее трогала эта привязанность. Трогала и удивляла деликатностью проявления и тем действительным уважением, которого она до сих пор не видала ни в одном из своих многочисленных обожателей.
— Я не обвиняю этого человека… Я виновата. Зачем выходила замуж… Зачем раньше не ушла от него… И вот теперь… расплата. Он не дает развода. Он грозит судом отнять дочь, если бы я уехала от него… Но зато он предоставляет мне полную свободу жить, как я хочу, только бы я осталась с ним… Вы понимаете, какой ужас он предлагает мне?.. Вы понимаете, какое презрение возбуждает этот человек?..
Никодимцев вспомнил только что бывший на лестнице разговор с Травинским и, полный негодования, промолвил:
— Это что-то чудовищно омерзительное.
И затем с трогательным участием прибавил:
— Как вы должны были страдать, Инна Николаевна… Но больше страдать вы не будете. Не падайте духом и завтра же уезжайте со своей дочкой из этой квартиры… Вы где думаете пока жить?.. У своих?
— Да.
— Завтра я добуду вам и отдельный вид на жительство.
— А муж не отнимет ребенка?.. Не подаст жалобы в суд?
— Ничего он не сделает. Будьте покойны. Он только застращивал вас! — успокаивал Никодимцев молодую женщину, хотя сам и не уверен был в том, что говорил.
Разумеется, он мог устроить так, чтобы этот «негодяй», как мысленно назвал Никодимцев мужа Инны Николаевны, не смел больше ее беспокоить. Стоило ему только поехать к градоначальнику и попросить, чтобы он «посоветовал» Травинскому оставить в покое свою жену, но Никодимцев решительно отогнал эту мысль, когда она пришла ему в голову, считая такой образ действий предосудительным.
Более всего возлагал он надежд на знакомого своего приятеля, известного присяжного поверенного, который не откажется помочь в этом вопиющем деле, и на подлость мужа Инны Николаевны, который, вероятно, не откажется дать и развод, если ему предложить денег.
И Никодимцев решил отдать на это дело все свои сбережения — тысяч пятнадцать, — которые он скопил, живя очень скромно и не проживая всего своего довольно значительного жалованья. Разумеется, он сделает это от имени Козельского.
— И о разводе похлопочем, Инна Николаевна, и разведем вас… только вы-то не волнуйтесь и не терзайте себя злыми мыслями… Кто не делал ошибок?.. Вы вот свою теперь поправите, и делу конец…
— Спасибо вам, Григорий Александрович. За все, за все спасибо… не только за участие и помощь. Вы сделали для меня нечто большее. Вы вернули мне веру в порядочных людей, уважающих в женщине человека, и заставили меня очнуться и прийти в ужас… Надолго ли меня хватит — не знаю, боюсь говорить… Но никогда я этого не забуду! — горячо и взволнованно проговорила Инна Николаевна.
В первое мгновение Никодимцев не находил слов.
Полный необыкновенного счастья, стараясь скрыть его, он наконец проговорил:
— Вы слишком добры, Инна Николаевна, и слишком мало цените себя… Уж если считаться, то я должен благодарить вас за доверие и дружбу… Мне, одинокому старику, она так дорога и так красит жизнь…
Он готов был сказать, что только теперь понял прелесть жизни, потому что любит Инну Николаевну и будет любить, и не может не любить ее, что она одна теперь владеет его мыслями, но вовремя остановился, считая такое признание прямо-таки святотатственной дерзостью и подлостью именно теперь, когда Инна Николаевна так дружески и доверчиво отнеслась к нему. Она никогда не должна знать про его любовь. И на что она ей?.. Разве возможно, чтобы Инна Николаевна могла отнестись иначе как с негодованием или с обидным сожалением к влюбленному пожилому человеку, да еще такому некрасивому, как он?
Такие мысли не раз приходили в голову мнительно-самолюбивого Никодимцева, и он даже в мечтах не допускал возможности быть любимым, да еще такой молодой, такой красивой, такой умной и отзывчивой женщиной, как Инна Николаевна.
— И, значит, мы во всяком случае квиты, Инна Николаевна! — прибавил весело Никодимцев.
Скоро подали чай, и они пошли в столовую.
И чай, и хлеб, и масло — все казалось необыкновенно вкусным Никодимцеву.
В двенадцатом часу он стал прощаться и снова повторил Инне Николаевне, чтобы она не беспокоилась и завтра переезжала к своим.
— А паспорт я завтра вечером сам привезу, если позволите…
— Конечно…
— А вещи ваши…
— Я ничего не хочу брать…
— Вот вы какая…
Никодимцев хотел сказать: хорошая, но вместо этого покраснел от удовольствия.
— А затем, Инна Николаевна, когда вы отдохнете, можно будет приискать вам какие-нибудь занятия, если они вам нужны и если вы соскучитесь без дела. Хотите?
— Еще как хочу… Но только боюсь, Григорий Александрович…
— Чего?
— Что я после праздной жизни ни к чему не способна.
— Я вам отвечу, как ответил во «Власти тьмы» отставной солдат: «А вы не бойтесь, и не будет страшно». Попробуйте… Ну, да об этом еще поговорим… Спокойной ночи, дай вам бог хороших снов, Инна Николаевна!.. А мне еще надобно с своими бумагами повозиться…
— И долго будете работать?
— Часа два-три… Да я привык к работе… Всю жизнь за ней просидел и не заметил, как старость подошла…
