Когда кризис прошел и мальчик стал поправляться, Каролины уже не было в доме. Мать бранила ее пред Жоржем, называя гадкой. Жорж покраснел и не сказал ни слова.
Военная гроза надвигалась все ближе и ближе*. По улицам возили пушки, двигались солдаты, матросы. Лица всех сделались серьезнее, сосредоточеннее, тише. Уже не слышно было, что «шапками закидаем»; готовились к чему-то нешуточному; генерал, как говорила прислуга, «осел». С солдатами стал мягче, точно подделывался к ним. Семья генерала торопилась уезжать, а Жоржа собирались отправить в Петербург, в казенное заведение. Жорж от души радовался. Он уже забыл о Каролине и перед отъездом в Петербург так назойливо приставал к толстогрудой жене кучера, поймав ее в саду, что та, вырвавшись наконец, дала ему звонкую пощечину, прибавив крепкое словцо, при веселом хохоте работавших в саду арестантов.
Жорж бросился было за ней, но жена кучера показала ему такой здоровый кулак, что Жорж зарыдал в бессильной злости и поклялся, когда будет офицером, отпороть эту «мерзавку».
Он так и сказал «отпороть», не ожидая, что к тому времени Пелагея уж будет «временнообязанная».
— Повернись-ка?! Молодцом, молодцом, брат! Привык? Потасовку задали, а? — весело говорил старый дядя сенатор, подняв на свой большой, плешивый лоб золотые очки и добродушно посмеиваясь, когда Жорж вечером в первую же субботу явился из заведения в отпуск, в новом шитом мундирчике.
— Отцу писал, молодец?
— Писал, дяденька!
— Хорошо… хорошо… Есть хочешь?..
— Благодарю, дяденька. Не хочется.
— Ну, как хочешь. Когда я был кадетом*, я всегда хотел есть!.. Ладно, ладно. Ступай теперь к тетке, ступай, дружок! — заметил старый сенатор. Он ласково потрепал Жоржа по щеке и, опустив со лба очки, продолжал свои занятия за большой военной картой.
Жорж вышел из большого дядиного кабинета, прошел большую залу и остановился на пороге гостиной, слабо освещенной матовым светом лампы.
За большим круглым столом, на диване, сидела за работой красивая, пышная брюнетка лет тридцати, в изящном сером шелковом платье. Она подняла глаза и приветливо улыбнулась. Жорж быстро прошел по ковру в поцеловал протянутую ему выхоленную белую руку, сияющую кольцами, с розовыми, красиво отточенными ногтями.
— Здравствуй, Жорж. Ну что, мы привыкли?
— Ничего, тетенька, привык! — несколько робея говорил Жорж, повертывая во все стороны свою каску.
— Не называй меня тетенькой, Жорж, а просто: ma tante. Да что ты вертишь все свою каску? Вертеть не надо, мой милый! Ты не сердись, а я возьму тебя в руки и из такого красавца, как ты, сделаю образцового молодого человека. Хочешь? — говорила тетка, строго улыбаясь своими большими синими глазами.
— Хочу, ma tante…
— И прекрасно… А теперь покажите нам свои лапки?
Жорж, конфузясь, протянул свои руки.
— Руки у нас прелестные, но ими надо, мой милый, заниматься. Во-первых, мыть их чаще, а во- вторых, чистить ногти. Нельзя же, дружок, ходить с грязными руками… ты не мужик! Ступай ко мне в комнату, вымой их и потом приходи.
Жорж, краснея от стыда и досады, пошел в теткину комнату, вымыл руки, подстриг ногти, тщательно вычистив их, и, вернувшись в гостиную, показал свои чистые руки.
— Теперь наши прелестные лапки в порядке. Разве вихор твой кудрявый поправить? — Она осторожно пригладила вихор. — Вот мы и молодцами! Теперь садись и рассказывай, как ты провел свою первую неделю.
Воспоминание об этой неделе с утра терзало Жоржа. Это была ужасная неделя. Его там два раза побили, подняли на смех, дразнили «крымским баранчиком», и когда он попробовал драться, то ему задали такую встрепку, что, при воспоминании о ней, Жоржа охватило чувство злобы и горя.
Он начал было рассказ, но вдруг судорога сдавила горло и слезы подступили к глазам. Несмотря на сильное его желание не разреветься перед блестящей тетенькой, в этой изящной гостиной, он не мог удержать слез и быстро утирал их платком, стараясь заглушить судорожные всхлипывания.
— Что с тобой? Что ты, милый мальчик? — мягким, но безучастным голосом спросила тетка, подымая от вышивания глаза на Жоржа. — Подойди ко мне!
Жорж осторожно подошел.
— Расскажи о твоем горе… расскажи тетке! — продолжала она, протягивая Жоржу руку осторожным движением, как бы боясь подпустить его поближе, чтобы он не смял и не закапал слезами ее изящного платья. — Жаль maman!.. Ты ведь ее баловнем был? Не плачь, мой милый! Я тебе заменю maman, хочешь? — задала она вопрос уверенным тоном, что вполне осчастливила мальчика предложением заменить maman.
— Хочу… ma tante!
— Ну, и плакать нечего… Не все же тебе сидеть в вашем С… Такой большой молодой человек и плачет!.. Стыдно… Глаза раскраснеются… Вытри слезы… вот так! Это у тебя казенная тряпочка? — брезгливо дотронулась она ноготком мизинца до платка Жоржа.
— Казенная…
— Скверные платки! Я тебе сделаю дюжину батистовых, когда будешь приходить к нам, бери их, а пока возьми мой и утри свои хорошенькие глазки. Твоя maman давно мне о них писала… Ну, перестань же… Экий ты нервный какой… Посмотри на меня! Ну? Можем мы улыбнуться? — говорила тетушка, слегка трепля Жоржа по щеке.
Но Жорж, хотя и вытер слезы, но не улыбался.
— Ну, теперь садись… Нельзя же, мой милый, быть таким нытиком!
Жоржа сердило обращение этой «гордой тетки», как он мысленно уже окрестил ее, и он решил не выдавать своего горя и не рассказывать о своих несчастьях прошлой недели. Ему хотелось как можно скорей доказать ей, что он вовсе не несчастный мальчик с грязными руками, каким она его считает, а взрослый, рассудительный молодой человек, который, если на то пошло, сумеет скрыть свои страдания и может вести такой разговор, как и тот адъютант, который так поразил его еще дома.
«И что, в самом деле, она себе воображает? Думает, что красивая да что брильянты на руках, так и важничает? Я ей покажу, каков я… Пусть она узнает и не думает, что я все верчу каской и не имею порядочных манер!»
Так размышлял Жорж, не без злого огонька в темных глазах, поглядывая исподлобья на тонкие тетушкины пальцы, которыми она быстро перебирала шелковинки.
— О чем это мы задумались… о maman?
— Нет, ma tante… Я сейчас вспомнил о Несветове, — как бы готовясь в бой, с нервною резкостью в голосе, ответил Жорж.
— Это какой Несветов… адъютант и красавец?..
— Да, ma tante, адъютант. Мы с ним были очень дружны! — вдруг солгал Жорж, желая поразить тетку. — Он очень порядочный человек…
— Он у вас часто бывал? — заметила тетка, с улыбкой вглядываясь в Жоржа.
— Почти каждый день.
— Вот как? За кем же он ухаживал? За которой из твоих сестер, за Anette или за Barbe?
— Кажется, Варя с ним больше кокетничала, ma tante! — засмеялся Жорж.
— А ты разве понимаешь, как кокетничают? — любопытно усмехнулась тетушка, начиная слушать племянника с большим интересом. — Что, разве она хороша, твоя Варя?..
— Все находили, что очень, и что она на вас похожа, ma tante! Но… но вы лучше, — слегка краснея, тихо промолвил Жорж.
Довольная улыбка мгновенно скользнула в синих строгих глазах тетки. Жорж отлично это заметил и
