При виде этой картины Вушвузул остановился как вкопанный.
— Хуху! — сказал он. — Что случилось? Что они тут делают?
— Все они — посланцы, — тихо пояснил Укюк. — Посланцы из всех областей Фантазии. И все они прибыли с той же вестью, что и мы. Я уже со многими успел поговорить. Похоже, повсюду нам угрожает одна и та же опасность.
Ночной Эльф не смог подавить жалобный вздох.
— А знает ли кто-нибудь, — спросил он, — что это такое и откуда оно пришло?
— Боюсь, что нет. Никто ничего не может объяснить.
— Даже сама Девочка Императрица?
— Девочка Императрица, — тихо прошептал Мелюзга, — больна, очень-очень больна. Быть может, это и есть причина той непостижимой беды, которая пришла в Фантазию. Однако до сих пор ни один из множества докторов, собравшихся сейчас у Павильона Магнолии там вверху, не может понять, что это за болезнь и как её вылечить. Никто не знает средства от этой болезни.
— Это, — глухо проговорил Ночной Эльф, — хуху! — это катастрофа.
— Да, — ответил Мелюзга. — Именно так.
Узнав про всё это, Вушвузул отказался от мысли тут же испросить аудиенцию у Девочки Императрицы.
Два дня спустя явился Блуждающий Огонек Блюбб. Он, конечно, помчался не в том направлении и сделал огромный крюк.
И последним — ещё через три дня — прибыл Скалоед Пьёрнрахцарк. Он приплелся пешком — в дороге у него случился такой резкий приступ голода, что он съел свой каменный велосипед — в качестве провианта, так сказать.
Во время долгого ожидания эти четыре столь разных посланца так породнились, что остались друзьями на всю жизнь.
Но это уже другая история, и она должна быть рассказана в другой раз.
II. Призвание Атрейо
Совещания, которые затрагивали вопросы, жизненно важные для всей Фантазии, проходили обычно в большом Тронном Зале Башни Слоновой Кости, расположенном на территории дворца, лишь несколькими этажами ниже Павильона Магнолии.
Сейчас этот просторный круглый Зал был наполнен приглушенными голосами. Здесь собрали четыреста девяносто девять лучших врачей со всей фантазийской Империи, и сейчас они переговаривались шепотом в маленьких группах и группах побольше. Каждый из них уже побывал с визитом у Девочки Императрицы — кто уже некоторое время тому назад, а кто совсем недавно, — и каждый пытался помочь ей своим умением. Но никому это не удалось, никто не понимал, ни чем она больна, ни причин её болезни, и никто не знал, как её вылечить. А пятисотый, самый знаменитый из всех врачей Фантазии, — о нём шла молва, что нет такой целебной травы и такого волшебного средства, нет такой тайны природы, что была бы ему неведома, — уже много часов находился у своей пациентки, и все с напряжением ждали его заключения.
Конечно, не нужно представлять, что это сборище врачей походило на человеческий консилиум. Хотя в Фантазии обитало очень много существ, по внешности более или менее напоминающих людей, по крайней мере столько же было и похожих на зверей, и существ совсем иного рода. Насколько пестрой была толпа посланцев снаружи, настолько разноликим казалось и общество, собравшееся здесь, в Зале. Тут были и врачи-гномы с седыми бородами и длинными локонами; и феи-докторши в серебристо-голубых сияющих одеждах со сверкающими звездами в волосах; и водяные с толстыми животами и перепонками между пальцами рук и ног (для них специально были установлены сидячие ванны). И тут же, свернувшись на длинном столе посредине Зала, лежали мудрые змеи; летали эльфы-пчелы; были даже ведьмы, вампиры и привидения, которых обычно не причисляют к существам доброжелательным и благотворно влияющим на здоровье.
Чтобы понять, почему и они тут оказались, необходимо знать следующее:
Девочка Императрица, как на то указывает её титул, была владычицей над всеми бесчисленными землями безграничной фантазийской Империи, но на самом деле она была намного больше, чем владычица, или, лучше сказать, она была кем-то совершенно другим. Она не господствовала, никогда не прибегала к насилию и никогда не пользовалась своим могуществом, никому не указывала и никого не осуждала. Она не издавала никаких указов, ни на кого не нападала, и ей никогда не приходилось обороняться от нападения, потому что никому не могло прийти в голову восстать против неё или причинить ей зло. Перед нею все были равны.
Она просто была в Фантазии, но это присутствие было чем-то совершенно особенным: она была самым главным в жизни всех существ, населяющих Фантазию.
И каждое создание, доброе или злое, красивое или уродливое, веселое или серьезное, глупое или мудрое, — всё, всё существовало только благодаря Девочке Императрице. Без неё ничто не смогло бы выжить, как не может выжить человек без сердца.
Никто не мог постичь её тайну до конца, но все знали, что это правда.
И потому все создания Фантазии одинаково её уважали и одинаково за неё тревожились. Ведь её смерть была бы их концом и гибелью всей необъятной Империи Фантазии.
Тут Бастиан оторвался от книги.
Он вдруг снова вспомнил длинный коридор в клинике, где оперировали его маму. Они с отцом много часов сидели перед дверью операционной и ждали. Мимо пробегали врачи и медсестры. Когда отец спрашивал их, как мама, они всё время отвечали уклончиво. Казалось, никто толком не знает, в каком она сейчас находится состоянии. А потом наконец пришел лысый мужчина в белом халате, усталый и печальный на вид. Он сказал им, что все усилия были напрасны, и что ему очень жаль. Он пожал им обоим руку и пробормотал «сердечные соболезнования».
После этого между отцом и Бастианом всё стало совершенно по-другому.
Только не снаружи. Бастиан имел всё, чего только мог пожелать. Он владел велосипедом с тройным переключением скоростей, электрической железной дорогой, упаковками с витаминами, пятьюдесятью тремя книгами, золотистым хомячком, аквариумом с комнатными рыбками, маленьким фотоаппаратом, шестью фирменными перочинными ножами и ещё многим другим. Но, по правде говоря, он не очень-то и знал, что ему со всем этим делать.
Бастиан помнил, что раньше отец часто возился с ним. Иногда даже рассказывал ему всякие истории и читал вслух. Но с того дня всё это закончилось. Он не мог разговаривать с отцом. Тот был словно окружен невидимой стеной, сквозь которую невозможно проникнуть. Он никогда не ругал и никогда не хвалил. Даже когда Бастиана оставили на второй год, отец ничего не сказал. Он только взглянул на него таким отсутствующим и удрученным взглядом, что у Бастиана возникло чувство, будто его тут совсем нет. Это чувство стало постоянным. Когда вечером они садились вдвоем у телевизора, Бастиан замечал, что отец не смотрит, что его мысли где-то далеко-далеко, там, где Бастиану его уже не догнать. А когда оба брали в руки книгу — каждый свою, он видел, что отец вообще не читает, часами глядит на одну и ту же страницу, не переворачивая.
Бастиан понимал, конечно, что отец тоскует. Он и сам тогда плакал много ночей подряд, да так сильно, что от всхлипываний его начинало тошнить. Но понемногу это прошло. И ведь он, Бастиан, был рядом. Почему же отец никогда с ним не разговаривает? Ни о маме, ни о чём другом важном, только о самом обыденном?
— Если бы только знать, — говорил длинный худощавый Дух Огня с бородой из красного пламени, — чем она, собственно говоря, больна? У неё нет ни жара, ни отёков. Нет ни сыпи, ни воспаления. Она просто угасает, а отчего — непонятно.
