котелок.
— Куда же вы, Василий Петрович? — воскликнула адмиральша. — Посидите…
— Простите, не могу. Если позволите, в другой раз.
— Не только позволю, но прошу, очень прошу и чем скорее навестите меня, тем лучше… И я к вам приеду на «Грозный». Позволите? — с кокетливой улыбкой промолвила адмиральша.
— Буду весьма счастлив принять вас, Нина Марковна, — с галантной любезностью отвечал адмирал, низко кланяясь. — Когда вам будет угодно?
Решено было, что на следующий же день Нина Марковна приедет обедать к адмиралу. Адмирал пригласил и Скворцова, поручив ему привезти адмиральшу на крейсер.
— А вы долго думаете простоять в Villafranche?
— Неделю, Нина Марковна…
— Неделю только? А затем?.
— Я пойду на «Грозном» в Мальту и пересяду на свой флагманский корабль, который меня там ждет.
— А «Грозный»?
— Разве вы не знаете?. Он уходит в Тихий океан на два года.
— В Тихий океан? — воскликнула адмиральша.
Голос ее чуть-чуть дрогнул. Несмотря на уменье владеть собой, адмиральша едва скрыла тревожное волнение, охватившее ее при этом неожиданном известии, и то благодаря батистовому носовому платку, который ей вдруг понадобился и на минуту закрыл ее лицо.
«Отчего Ника скрыл от меня это? Он меня обманывает!» — с гневным чувством подумала адмиральша, бросая украдкой взгляд на Нику.
Тот выдержал этот, хорошо знакомый ему, быстрый и молниеносный взгляд черных подведенных глаз адмиральши, предвещающий ураган, с наглой отвагой человека, сознающего безвыходность своего положения и решившего защищаться до крайности. «Вляпался!» — мысленно повторял он, соображая, что теперь уж нет никакой возможности «втереть ей очки» при объяснении, на что он легкомысленно надеялся.
И он с самым решительным видом ждал, что будет дальше и как «все объяснится».
Адмирал между тем пояснил адмиральше, что «Грозный» назначен телеграммой из Петербурга.
— Вот только ждем приезда нового командира.
— А Налетов?
— Он сменен, Нина Марковна, и уезжает в Россию.
— А вы, Николай Алексеич, и не сообщили мне всех этих новостей? промолвила адмиральша, уже овладевшая собой.
И самым равнодушным тоном спросила:
— И вы, конечно, идете на «Грозном»?
— Иду, Нина Марковна.
«И как он говорит спокойно, бессовестный!»
— Как же, идет, Нина Марковна, идет-с, — весело подтвердил адмирал, приветливо посматривая на Скворцова. — Признаюсь, у меня было намерение взять Николая Алексеича к себе флаг-офицером, и я вчера предлагал ему остаться в Средиземном море.
— И он, разумеется, не хочет? — перебила адмиральша.
— Не хочет, Нина Марковна. И умно делает-с. Умно и похвально. Молодому моряку надо поплавать в океане, — когда еще представится случаи опять попасть в дальнее плаванье. А океан — превосходная школа, особенно для такого бравого офицера, как Николай Алексеич.
«Окончательно зарезал!» — пронеслось в голосе «бравого офицера», и он решил «исчезнуть» смеете с адмиралом, чтобы не компрометировать адмиральши своим долгим визитом и — главное — избегнуть первых взрывов ее гнева.
— Еще бы!.. Где же и учиться, как не в океане!.. И Ванечка, который так любит Николая Алексеича, всегда говорил, что из него выйдет отличный моряк… Очень рада за вас, Николай Алексеич! — прибавила адмиральша с веселой, обворожительной улыбкой, нервно сжимая в своем маленьком кулачке батистовый платок и чувствуя, что к горлу подступают слезы.
— Так до завтра, Нина Марковна? — проговорил адмирал, целуя ручку.
— Непременно, Василий Петрович, если только опять не зашалят нервы… А вы, Николай Алексеич, тоже бежать? — обратилась адмиральша к Скворцову, заметив, что и он собирается уходить. — Нет, я вас не отпущу… Полюбуйтесь, Василий Петрович, какие нынче молодые люди?. Обещал мне показать Ниццу и хочет уходить… Оставайтесь и сейчас же поедем кататься…
— Это нехорошо, Николай Алексеевич, — заметил адмирал. — Надо слушаться начальства! — шутливо прибавил он и, пожав молодому человеку руку, ушел, обещая адмиральше навещать ее, пока «Грозный» здесь.
Проводив адмирала до дверей, Нина Марковна медленно и слабой походкой, точно с трудом передвигая свои маленькие ножки, печально склонив на грудь голову, прошла к дивану и опустилась на него тихая, скорбная и подавленная, не произнося ни слова, не поднимая глаз, прикрытых длинными, густыми ресницами.
Несколько долгих минут прошли в томительном молчании среди тишины, царившей в этой уютной, небольшой комнате, залитой ярким светом чудного солнечного дня, врывавшимся в два большие окна. Звуки мандолины вдруг раздались под окном, и мягкий тенор уличного певца-итальянца донесся в комнату… Песенка, которую пел певец, говорила, казалось, о любви, о счастии… Адмиральша вздрогнула и снова замерла в своем безмолвном горе.
Такою Скворцов никогда не видал адмиральшу во все время их знакомства. Пораженный, он тоже притих в кресле, пощипывая свою бородку, смущаясь все более и более и чувствуя себя виноватым. Еще бы не смутиться молодому лейтенанту, и не догадывавшемуся о разнообразии репертуара хорошенькой адмиральши! Он ждал урагана, ждал взрыва упреков, проклятий, трагических жестов и истерики — и вдруг вместо всего этого перед ним эта маленькая, изящная женщина в виде покорной, безмолвной жертвы.
«И хотя бы она заговорила!» — подумал Скворцов, бросая тревожный взгляд на адмиральшу…
Слезы медленно катились по ее щекам. Она их не вытирала, и эти слезы как бы свидетельствовали о великости преступления молодого лейтенанта.
Наконец она произнесла:
— Николай Алексеич… объясните мне… я не могу понять… что все это значит?
«О господи! Что за кроткий, мягкий голос! И сколько покорности в ее взгляде! Как она изменилась в характере за это время! Решительно следует ей сказать всю правду!» — подумал Скворцов.
— Нина Марковна, — начал он тихим и робким, слегка дрожащим голосом, каким говорят подсудимые, сознающие свою вину и надеющиеся на снисхождение такого же доброго на вид судьи, каким в настоящую минуту казалась адмиральша, — я не стану перед вами оправдываться… Я хотел вам все объяснить, когда вы звали меня в Россию, но пришел адмирал, и вы от него узнали, что я иду в Тихий океан, хотя бы мог остаться и мог бы даже с сами уехать в Россию… Но я не поеду. Не могу и не смею ехать. Я не достоин той привязанности, какую имел честь заслужить… Вы навсегда останетесь светлым, чудным воспоминанием в моей жизни, но…
На этом месте Скворцов запнулся, приискивая возможно деликатную форму выражения, и после паузы продолжал:
— …Но, проверив в разлуке свое чувство, я пришел к заключению, что оно не такое сильное и глубокое, каким я его считал прежде… Это была не настоящая любовь, Нина Марковна, а увлечение, безумное, страстное, но только увлечение… Я чувствую, что не мог бы дать вам счастья, какого вы стоите, и решил, что всего лучше нам расстаться… Простите, Нина Марковна, но я обязан это сказать по чистой совести… Я виноват, что, из боязни причинить вам зло, не написал всего этого раньше. Но я думал, что вы сами догадаетесь…
Проговорив свою защитительную речь, Скворцов ожидал приговора не без некоторой наивной надежды получить если не полное оправдание, то по крайней мере снисхождение. Адмиральша, казалось,
