позволим… Ты не будешь в приюте!.. Экие мерзавцы эти благотворители! — кипятился возмущенный «граф».
И, обращаясь к околоточному, проговорил:
— Послушайте… Прошу вас повременить день-другой… Даю вам слово, что мальчик не убежит, а я сейчас же напишу этой княгине и еще одной родственнице… попрошу их, чтобы они немедленно просили об отмене этого нелепого распоряжения… Если на то пошло, я усыновлю этого мальчика, и, надеюсь, тогда никто не посмеет взять его у меня… О, какие же они мерзавцы!.. Отвернулись все от меня и теперь хотят отнять единственное близкое мне создание… Послушайте, господин околоточный, вы молоды, у вас, вероятно, еще не заглохли чувства… Умоляю вас, повремените день-другой…
— Повремените! — просила и Анисья Ивановна.
— Что ж… я… пожалуй… доложу, что вы еще больны и находитесь в бессознательном состоянии.
— Благодарю вас… Вы — человек! — промолвил «граф», протягивая околоточному руку.
Через несколько минут Антошка бежал в дом Опольева с письмом к Нине, передав другое письмо к княгине Моравской посыльному.
Ах, какие красноречивые были эти письма горемычного «графа»!
Появившись в большой кухне Опольевых, Антошка на этот раз не интересовался наблюдениями. Он не обратил своего внимания ни на обстановку, ни на количество медной посуды, ни на низенькую, приземистую фигуру повара, стоявшего у плиты и мешавшего что-то в кастрюле большой ложкой, а поглощенный одною мыслью — передать как можно скорее письмо по назначению — обратился к молодому кухонному мужику, который недалеко от дверей перемывал в жестяной лохани тарелки.
Голос Антошки дрожал тревожным нетерпением, когда он спросил молодого парня:
— Скажите, пожалуйста, барышня дома?
— Барышня? А тебе зачем барышня?
— Письмо им есть… Передать бы.
— Обожди. Кто-нибудь из комнат придет и возьмет… И дома ли, нет ли барышня — скажет…
— Должно быть, дома: еще не завтракали, — заметил, отворачиваясь от плиты, повар, довольно благообразный старик с седыми кудреватыми волосами, выбивавшимися из-под белого колпака.
И, оглядевши Антошку своими добродушными и в то же время любопытными небольшими глазками, спросил:
— А ты от кого с письмом, мальчик?
— От одного бедного их сродственника… Оне знают…
— На бедность, значит, просит?
— Очень даже нуждаются…
Повар подумал и сказал:
— Верно, это тот самый сродственник, которого генерал приказал не пускать и писем от него не принимать…
— То-то от него письмо к барышне.
— А он как же доводится генералу… Ты не знаешь? — любопытно допрашивал старик.
— Родной брат…
— Родной брат? — воскликнул старик повар, необыкновенно изумленный. — Ты это верно знаешь?
— Очень даже верно…
— А мы полагали, что так, какой-нибудь дальний… Однако! Родной брат такого важного генерала, а швейцар говорил, что ходит вроде нищего в самом последнем костюме…
— И вовсе даже нищие… Из-за своей легкой одежи чуть не умерли! — пояснил Антошка, заметив, что повар, видимо, не сочувствует такому бессовестному отрицанию кровных уз.
— Нищий… брат генерала Опольева!.. Нечего сказать… прокламация!.. Видно, на братца не надеется, что к племяннице пишет?
— Уж какая надежда, — с сердцем проговорил Антошка, — ежели ваш генерал вовсе отказался от родного брата… Пропадай, мол, как собака, а мне наплевать… И сколько горя принял Александр Иваныч, генеральский-то брат… Такого, можно сказать, важного звания господин, офицером в уланах служил и по улицам милостыню собирал… И все сродственники от него отреклись за родным братом… Допустили, чтобы человек терпел… А еще все графы да князья! — возмущенно закончил Антошка.
— Ддда… времена!.. Родного брата и… в шею! Очень даже просто! — протянул, ни к кому не обращаясь, старик и вздохнул, покачав головой.
Он снова стал мешать в кастрюле, черпнул ложкой и, попробовав соус, спросил:
— А ты как же знаешь генеральского брата?
Антошка в коротких словах рассказал свою историю.
Повар, видимо удивленный и тронутый, промолвил раздумчиво:
— Ишь ведь какие бывают на свете дела!.. Нищий, а призрел сироту… Богатый — и родного брата в шею… Ловко!
— Жалостливый! — вставил и кухонный мужик, необыкновенно сосредоточенно и словно бы сердито слушавший рассказ Антошки.
— А ты вот что, Афанасий, — обратился к мужику повар, — возьми-ка от мальчика письмо да снеси Дуняше, пусть, мол, самой барышне передаст, да у ней в комнате… Чтобы, значит, генерал не проведал… Да оботри прежде руки-то… Письмо замараешь… Вот так… неси теперь Дуняше… И лакеям не показывай…
Когда Афанасий ушел, повар ласково сказал Антошке:
— Пока присядь, мальчик. Бог даст, барышня не откажет помочь горемычному дяденьке… Она у нас добрая… не похожа на отца… Тот вовсе как будто каменный! — прибавил, понижая голос, повар.
— Беспременно поможет! — уверенно подтвердил Антошка.
— Ты почему же полагаешь?
— Она раз прислала двадцать пять рублей, быдто от отца… И велела в письме, ежели что, к ней писать, а не к отцу…
— Ишь ты! Папеньку своего не захотела оконфузить! — промолвил повар.
В скором времени вслед за кухонным мужиком в кухню вошла молодая горничная Дуняша и велела Антошке идти за собой.
— Барышня хочет тебя видеть! — приветливо сказала она.
Нина дожидалась в маленькой комнате Дуняши, находившейся в коридоре, собираясь принять Антошку почти тайком.
Необыкновенно участливо и внимательно, несколько смущенная и точно чувствуя себя в чем-то виноватою, слушала эта худощавая молодая девушка с большими глазами возбужденный рассказ Антошки, в дополнение к письму, о «графе», об его болезни, об его доброте, и когда Антошка окончил рассказ мольбой о том, чтоб его не отдавали в приют и не разлучали с «графом», который всеми брошен, молодая девушка, потрясенная и возмущенная, обещала непременно сегодня же поехать к княгине и просить ее отменить свое распоряжение.
Она торопливо отдала Антошке конверт с двадцатью пятью рублями и проговорила:
— Кланяйся от меня дяде. Извинись, что мало посылаю… Скоро еще пришлю… Успокой его… Скажи, что я буду просить княгиню… Она не возьмет тебя в приют… я уверена… ты останешься при дяде… Ты ведь так его любишь…
— Еще бы не любить!.. — воскликнул Антошка.
— И дядя и ты — оба вы хорошие! — возбужденно произнесла девушка, — и я сделаю для вас все, что могу…
— Спаси вас бог, добрая барышня… Как граф-то обрадуется, что вы жалеете его… А то… ведь он чуть было не умер…
— Зачем же он не написал мне?
— Шибко болен был… Без памяти лежал, барышня…
— Бедный!.. Ну, иди же к нему, Антоша… Кланяйся… Вот и тебе… возьми, возьми! — говорила она,
