занимают выезды, наряды, сплетни, флирт и разные сердечные увлечения, доводящие многих до забвения всяких приличий, — а она вся поглощена деятельностью. Скольким людям она благотворит, сколько несчастных благодаря ей сделались счастливее, сколько детей призреваются в приютах… А все эти благотворительные концерты, спектакли и базары, устраиваемые благодаря ее энергии и настойчивости, как много дают они средств на добрые дела!..
Благодаря ее деятельности она не скучает, не нервничает, как эти светские дамы… Жизнь ее полна смысла, и она несет «крест свой» без всякого ропота… Да и бог с ним, с этим семейным счастьем… Она обходится и без него, и не надо ей какой-то любви, о которой так хлопочут многие женщины. Она и в молодости никого не любила и вышла замуж за старика по рассудку, так уж теперь…
С жестокостью женщины, никогда не увлекавшейся и всегда исполнявшей свой долг с неумолимой строгостью, княгиня не отказала себе в маленьком удовольствии осудить тех, кто распускает себя, мысленно назвать их презрительной кличкой и брезгливо пожать плечами…
И сама она внутренне гордилась своею безупречностью, не подозревая, конечно, что эта безупречность в значительной мере зависела от ее уравновешенной, честолюбивой и холодной натуры, и с самодовольным чувством думала, что она примерная во всех отношениях женщина благодаря твердым принципам, основанным на религиозном фундаменте.
С таким заключением она вернулась домой, сделавши свой узаконенный моцион, рекомендованный ей доктором, чтобы не полнеть.
Письмо «графа», которое княгиня только что прочла, несколько смутило молодую женщину и, главное, нарушило ее спокойное расположение духа и поколебало ее уверенность в том, что все, что она делает, хорошо и полезно.
Давно-давно не читала княгиня таких писем, хотя получала их много.
Это было страстное, умоляющее и вместе с тем негодующее письмо возмущенного и несчастного человека, полное ядовитых сарказмов насчет желания кузины спасать людей при помощи полиции и делать не добро, а зло. Искренностью и горем дышали эти строки, в которых «граф» объяснял, что такое для него этот мальчик, возродивший его к жизни, его, одинокого и всеми брошенного. Неужели милые родственники, не желающие его знать, хотят отнять единственное преданное ему существо. «Это было бы бессовестно и бездушно, княгиня, — писал „граф“. — Если вы это сделаете, значит, вы сами никогда и никого не любили, кроме себя, и ваша благотворительность ничего не стоит, она для вас — удовлетворение тщеславия, и больше ничего. Ужели у вас хватит жестокости нанести последний удар тому человеку, который — помните? — когда-то был вашим искренним почитателем. Впрочем, и тогда вы были всегда слишком холодны и рассудительны, и если теперь эти качества получили полное развитие, то от вас ждать пощады нечего… Вы, конечно, думаете, что я, отверженный, буду виновником гибели мальчика… У вас ведь, у сытых, богатых людей, и особенно у благотворителей… такая мораль… Вы воображаете, что ваши приюты спасают… О как вы ошибаетесь и как вы слепы, если б только могли это понять… Простите за резкость письма, но поймите, если не можете чувствовать, что вы хотите сделать… Повремените по крайней мере. Соберите справки, узнайте обо мне, посылайте своих благотворителей справляться о мальчике, и если сведения эти будут неблагоприятны, тогда… тогда берите его в приют, из которого Антошка, конечно, убежит и благодаря вам действительно попадет, как вы выражаетесь, в „когти порока“… Нет, вы этого не сделаете, кузина… Не сделаете».
Прошла минута-другая, а княгиня все еще держала письмо в руках. Она хотела бы отнестись к этому дерзкому письму с презрением и чувствовала, что не может… Она хотела уверить себя, что это пишет «пропавший человек», пьяница, негодяй и что на этот «пьяный бред» не стоит обращать внимания, — и тем не менее чувствовала, что этот «бред» задевает ее и что он дышит правдой…
И ее красивое, спокойное, уверенное в себе лицо омрачилось тенью. Вместо того, чтобы разорвать письмо, она положила его на письменный стол и задумалась…
В эту минуту постучали в двери.
— Войдите!
— Нина Константиновна Опольева! — доложил лакей.
— Просите сюда! — проговорила княгиня.
Она поднялась и пошла встретить молодую девушку.
Княгиня очень благоволила к своей молодой родственнице. Она считала Нину серьезной девушкой, а не обыкновенной светской пустельгой, которая только ищет женихов и занимается кокетством.
— Какой счастливый ветер занес тебя, Нина? — говорила княгиня, целуя молодую девушку. — У вас все здоровы: мама, отец?
— Все здоровы, тетя Мери… А к вам я, тетя, с просьбой, с большой просьбой.
— Да ты присядь прежде, Нина…
Нина опустилась на маленький диванчик.
— Ну, теперь рассказывай, в чем дело…
Волнуясь и спеша, молодая девушка стала просить княгиню не определять Антошку в приют.
— Если б вы знали, тетя, как любят они друг друга: бедный дядя и этот мальчик!.. Он сейчас у меня был и рассказывал, что дядя был опасно болен, чуть не умер, простудился, когда вышел в легком пальто собирать милостыню… А этого своего приемыша ни за что не пускал… Его одел, а о себе не подумал… Вообще тут все необыкновенно, тетя, и доказывает, что дядя вовсе не такой дурной человек… Напротив…
— И твой папа так теперь думает?
— Нет, тетя… Папа предубежден против дяди…
— А ты, Нина, увлекаешься… Я тоже получила сейчас письмо от кузена… и очень дерзкое и наглое… И он требует, чтоб я не определяла его приемыша в приют… И какой тон… Какие выражения!..
— Но, тетя, он так несчастен… Полиция грозит отнять мальчика…
— Да, я просила об этом, чтобы его спасти… Он произвел на меня очень хорошее впечатление, этот мальчик. В приюте ему было бы лучше! — настаивала княгиня.
— Он убежит из приюта… Он не хочет туда!
— И твой дядя пишет, что убежит… Вот делай после этого добро людям… Хлопочи о них! — с сердцем промолвила княгиня. — Что может выйти из этого мальчика? Нищий, пьяница, вор.
— О нет, тетя, нет… О нем и о дяде будут заботиться… Дядя больше не станет просить милостыни… Нет! — энергично протестовала Нина, вся вспыхивая.
— Ты хочешь помогать ему?
— Да, тетя.
— Напрасно, моя милая… Надо помогать с разбором… Твои деньги пойдут на пьянство… Твой дядя совсем погибший человек…
— Не думаю, тетя…
— А я уверена… Уж если помочь ему, то иначе…
— Как, тетя?
— А вот как: поместить его в богадельню. Я берусь это устроить. Это было бы лучше всего!
И княгиня вся засияла от этой неожиданно осенившей ее голову мысли. В самом деле, чего же лучше!
— Но если дядя не захочет, тетя, в богадельню? — промолвила Нина и невольно улыбнулась этому неудержимому желанию княгини благодетельствовать людям, не спросивши у них, хотят ли они этого.
— Ну и дурак, если не захочет, — категорически отрезала княгиня. — Ему, значит, нравится жизнь, которую он ведет.
— Нет, милая тетя, уж вы исполните просьбу… Оставьте дяде мальчика… Не откажите, голубчик тетя! — упрашивала Нина.
— Ну, хорошо… Я уступаю… Не хотят люди добра — как хотят, а я умываю руки! — проговорила, наконец, княгиня.
— И напишите поскорей кому там нужно, а то полиция возьмет мальчика.
— Я сейчас протелефонирую.
И княгиня подошла к телефону, вызвала кого следует и просила отменить распоряжения.
— Ну, теперь одним нищим на свете будет больше… поздравляю. Ты довольна этим, Нина? —
