приступать к нашей общей работе — приготовлению катастрофанархисторияз-вандалкогорючего кунштюк- пунша. А потом вместе его выпьем — бокал я, бокал ты, и так далее, и будем по очереди высказывать пожелания — сперва я, потом ты, потом снова я…
— Нет, — перебила его тетка, — лучше сперва я, потом ты.
— Можно кинуть жребий, — предложил колдун.
— Жребий так жребий.
И каждый про себя подумал, что найдет способ одурачить другого, когда они станут тянуть жребий. И каждый знал, что другой так думает. Ничего удивительного: ведь они как-никак были родственниками.
— Так я пойду, принесу мою половину пергамента.
— И я с тобой, малыш, — сказал тетка. — Доверяй, но проверяй, правильно я говорю?
Бредовред быстро зашагал к дверям, Тирания с удивительным проворством припустила следом.
Едва стихли вдали шаги этой парочки, котишка стремглав выскочил из мусорного бака. Голова у него кружилась, чувствовал он себя хуже некуда. Вылетел и ворон, которому было ничуть не лучше.
— Ну что, все слышал? — спросил он.
— Да, — ответил Мяуро.
— И все понял?
— Нет.
Зато я все понял, — заявил ворон. — Ну, кто выиграл спор?
— Ты выиграл, — признал Мяуро.
— Как насчет того, чтобы слопать ржавый гвоздь, коллега? Кто его должен съесть?
— Я, — сказал кот и тут же патетически воскликнул: — Да будет так! Все равно меня ждет смерть!
— Ерунда! — прокаркал Якоб. — Это же просто шутка. Забудем о нашем споре. Главное, теперь ты убедился, что я всегда прав.
— Именно поэтому я и хочу умереть, — с трагическим видом заявил Мяуро. — Рыцарь и лирический тенор не может пережить такого позора. Тебе этого не понять.
— Э, брось, нечего тут так напыщенно выражаться, — сердито сказал Якоб. — Окочуриться всегда успеешь. Сейчас надо подумать о более важных вещах.
И Якоб запрыгал на своих тоненьких ножках по лаборатории.
— Правильно. Отложим мою гибель на более поздний срок, рассудил Мяуро. Прежде я скажу этому бессовестному негодяю, которого я называл раньше «моим дорогим маэстро», все, что я о нем думаю. Брошу ему в лицо все мое презрение! Пусть он узнает, что…
— Ничего такого ты не сделаешь, — оборвал его Якоб. — Или опять хочешь все дело изгадить?
Глаза Мяуро горели отчаянной решимостью.
— Я не боюсь! Я непременно должен дать выход моему негодованию! Иначе я сгорю со стыда. Пусть он узнает, какого мнения о нем Мяуро ди Мурро!
— Ну, ну, ну! Очень ему интересно знать твое мнение, — сухо возразил Якоб. — Вот что, послушай меня наконец внимательно, ты, гомерический (Гомерический — необычайный по силе, богатырский) тенор! Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы эти двое пронюхали, что мы знаем, что у них на уме.
— Почему нельзя? — удивился котишка.
— Потому что пока они не знают, что мы все знаем, мы еще, может быть, сумеем им помешать, понял?
— Помешать? Но как?
Ну, хотя бы… Ох, я и сам еще не знаю, как. Надо как-то устроить, чтобы они не успели вовремя приготовить свое колдовское пойло. Станем валять дурака, прыгать, опрокинем посудину, в которой они сварят это зелье. Или… Э, чего там! Что-нибудь придумаем. Главное, нам надо все время держать их на мушке.
— На чем держать?
— Эх, желторотый ты птенец, несмышленыш! Мы должны очень внимательно за ними следить. Глаз с них не спускать — кумекаешь? За каждым шагом следить. А для этого надо, чтобы они не поняли, что мы подслушали их разговор. Ведь сейчас это наш единственный козырь, коллега. Теперь, наконец, сообразил, куда ветер дует?
Якоб взлетел на письменный стол.
— Ах вот оно что! Да ведь это значит, что судьбы всего мира в наших когтях, — изумился Мяуро.
— Вроде того, — ответил ворон, расхаживая по столу среди бумаг. — Я, впрочем, не сказал бы «в когтях»…
Мяуро ударил себя лапой в грудь и забормотал:
— О великий подвиг мой! Так назначено судьбой!.. Рыцарь благородный я! Нет, не устрашат меня… — Он запнулся, силясь припомнить дальше слова знаменитой кошачьей арии, но тут Якоб закаркал:
— Эй, скорей, скорей! Иди сюда.
Ворон обнаружил на столе половину пергаментного свитка, которая принадлежала Тирании. Якоб внимательно рассматривал свиток, прищурив один глаз.
Котишка мигом вскочил к нему на стол.
— Смотри! Смотри! — каркнул ворон. — Вот бросим сейчас эту штуку в огонь, и никакого волшебного пунша просто не будет. Твой маэстро ведь сказал, что ничего не сварит, если у него будет только одна половина свитка.
— Я знал, я был уверен, что у нас родится блестящая идея! — воскликнул Мяуро. Итак, прочь пергамент! В огонь его, скорее! А когда негодяи начнут искать свиток, мы выйдем вперед и скажем, что…
— Что виноват ветер, — подхватил Якоб. — Именно так и скажем. Если вообще придется что-то говорить. А лучше сделаем вид, что знать ничего не знаем. Ты думаешь, мне очень хочется, чтобы они в конце концов свернули мне шею?
— Все-таки ты очень зауряден, — спустившись с небес на землю, сказал Мяуро. — Ты чужд высоких материй.
— Верно, — согласился Якоб. — И потому я до сих пор не издох. Ну-ка, берись с той стороны!
Они взялись за концы пергамента, и вдруг свиток сам собой взвился и поднялся высоко вверх пергаментной спиралью, точно огромная кобра перед заклинателем змей.
У наших героев шерсть и перья встали дыбом. Они ухватились друг за дружку и испуганно уставились на раскачивающийся высоко вверху конец свитка, который, казалось, вот-вот бросится на них.
— А вдруг он кусается? — пискнул Мяуро.
— Кабы знать… — клюв у Якоба тихонько постукивал.
Прежде чем они успели сообразить, что к чему, пергаментный свиток с молниеносной быстротой обернулся вокруг обоих, плотно скрутил своими кольцами и поднял в воздух. Из тугого рулона торчали только кошачья и воронья головы. Якоб и Мяуро не могли пошевельнуться и едва дышали.
Кольца сжимались все туже, все крепче. Кот и ворон сопротивлялись из последних силенок, но где ж им было разорвать плотный пергамент.
— Ой! Ох-ох! А-а! — только и пропищали оба.
И тут послышался хриплый бас Вельзевула:
Дух своенравный, демон злой, Воле волшебника покорись! Сгинь, наваждение, с глаз долой, Покуролесил — и будет, уймись.
И в тот же миг кольца ослабли, пергаментный свиток упал на стол, раз-другой слабо дернулся и наконец затих, снова обратившись в длинный и узкий кусок пергамента, испещренный причудливыми письменами.
Покорнейше благодарим, ваша милость, — прокряхтел Якоб. — Туго нам пришлось, ох, как туго…
Мяуро и слова вымолвить не мог — во-первых, оттого, что все кости у него ломило, а во-вторых, он, можно сказать, проглотил язык от изумления. Мяуро не понимал, как же случилось, что именно Бредовред спас им обоим жизнь, тот самый Бредовред, которого он собирался при первой же возможности облить
