адмирал.
— Сережа мог бы прислать за нами катер! — заметила адмиральша, усевшись при помощи мужа в ялик.
— Почем он знает, что мы с первым пароходом едем к нему. Он, быть может, и не ждет нас… Эка погода-то славная!.. Хорошо сегодня на море! — воскликнул адмирал, вдыхая полной грудью свежий морской воздух.
Действительно, было хорошо. Стоял мертвый штиль, и море расстилалось зеленоватой гладью. С безоблачного неба весело глядело солнце.
Вдали, на Большом рейде, виднелось несколько броненосцев, грозных, но неуклюжих, а поближе, на Среднем рейде, стоял крейсер «Витязь», весь черный и красивый со своими высокими тремя мачтами, паутиной снастей и с двумя белыми дымовыми трубами.
Ялик ходко шел, приближаясь к «Витязю».
Адмирал так и впился в него своими зоркими глазами лихого моряка, гордившегося, бывало, образцовым порядком и щегольским видом судов, которыми он командовал в течение своей службы, и тою любовью, какую питали к нему матросы и офицеры. Он любил и эту службу, полную борьбы и опасностей, любил и эти дальние плаванья на океанском просторе, любил и матросов, этих славных, добрых тружеников моря, готовых из кожи лезть, если только с ними обращаются по-человечески и признают в них людей, а не одну только рабочую силу. И Максим Иванович пожалел, что он в отставке и уже не в той родной среде, с которою так сжился. Но не он виноват, что его удалили из флота… Он слишком ценит чувство человеческого достоинства, чтобы оставаться во флоте ценою подлаживания к высшему начальству.
По-видимому, Максим Иванович остался доволен внешним видом «Витязя». Рангоут выправлен безукоризненно, реи тоже. Посадка судна превосходная.
— Славное суденышко, молодцом глядит! — нежно, почти любовно, произнес старый моряк. — Полюбуйся-ка, Нита.
— Уж я и то любуюсь, папочка!
— Я рад, что Сережа сделал кругосветное плавание не на броненосце, а на крейсере. По крайней мере, знает, как ходят под парусами, а то теперь молодые офицеры совсем не знают парусов… Все только под парами гуляют!
Чем ближе подходил ялик к крейсеру, тем нетерпеливее становились пассажиры ялика.
Еще несколько минут, и ялик пристал к парадному трапу «Витязя». Фалгребные матросы в синих рубахах с откидными воротниками, открывавшими загорелые шеи, стояли по бокам трапа, отдавая честь отставному адмиралу.
Молодой вахтенный мичман встретил прибывших у входа на палубу.
— Я хотел бы видеть лейтенанта…
Но старик не докончил.
Лейтенант, которого он так страстно хотел видеть, уже целовал руки и лицо матери, а Анна Васильевна, вся всхлипывая, осыпала поцелуями коротко остриженную белокурую голову и молодое красивое лицо, которое в первое мгновение показалось Максиму Ивановичу незнакомым, чужим, — до того оно возмужало и мало напоминало то нежное, безбородое лицо юнца, какое помнил отец.
Еще минута, и Сережа, осторожно освободившись из объятий матери, целовался с отцом и потом с сестрой… У всех на глазах сверкали слезы…
Всем хотелось говорить, и все говорили не то, что хотелось.
— Здесь у нас еще идет чистка, папа. Пойдем лучше в каюту! — проговорил наконец Сережа низким приятным баритоном, бросая быстрый взгляд на костюм Ниты и отводя глаза с довольным выражением.
— Веди куда хочешь, Сережа! — взволнованно отвечал отец.
— Вот наш капитан, папа… Позволь тебе его представить.
И, не дожидаясь согласия отца, он подвел капитана, пожилого приземистого брюнета, заросшего волосами, и представил его отцу, матери и сестре.
После нескольких минут разговора, в котором капитан очень хвалил молодого лейтенанта, все спустились в кают-компанию. Офицеры, сидевшие там, встали и поклонились. Сережа опять представил своим двух молодых офицеров, в том числе одного с княжеской фамилией.
— Познакомь уж со всеми, Сережа! — проговорил тихо адмирал, заметивши, что сын хотел вести его в каюту.
Все были представлены, и после того Сережа ввел своих в просторную, светлую, щегольски убранную каюту.
— А ведь я тебя, Сережа, не узнал в первую минуту… Так ты изменился… возмужал с тех пор, как мы не видались. Ну-ка, дай я на тебя погляжу.
И с этими словами старик крепко сжал в своей худой, костлявой, но сильной руке мягкую, пухлую холеную руку сына и глядел на него долгим любовным, полным бесконечной нежности взглядом.
— Экой ты молодец какой! — наконец проговорил он, отводя глаза, и стал разглядывать Сережину каюту.
Высокий, хорошо сложенный, свежий и румяный, с тонкими чертами красивого и умного, слегка загоревшего лица, опушенного светло-русой бородкой, подстриженной по-модному, a la Henri IV, молодой человек, недавно только что произведенный в лейтенанты, действительно глядел молодцом и притом имел тот несколько самоуверенный, хлыщеватый и в то же время солидный вид, каким в последнее время стали, по примеру серьезных молодых франтов из светского общества, щеголять и многие моряки молодого поколения, совсем не похожие на прежний средний тип моряка, отличавшийся отсутствием всякого хлыщества, скромностью и даже застенчивостью в обществе и некоторою, словно бы умышленною небрежностью костюма. Дескать, моряку стыдно заниматься такими глупостями, как франтовство!
Молодой Волынцев, напротив, был франтоват до мелочей и, видимо, тщательно занимался и своей особой, и своим туалетом.
Щегольской сюртук, сшитый не совсем по форме — длиннее, чем следовало, — сидел на нем как облитой. Стоячие воротники, с загнутыми впереди кончиками, сияли ослепительной белизной, а креповый черный галстук, завязанный от руки морским узлом, был безукоризнен. На ногах были модные остроносые ботинки без каблуков. От бороды и усов, чуть-чуть закрученных кверху, шел тонкий аромат духов. На мизинце одной из рук была красивая бирюза, и золотой браслет — porte bonheur[5] — виднелся из-под рукава сорочки.
Сережа походил на сестру, но выражение его лица и карих глаз было совсем не то, что у отца и сестры. И в лице и в глазах Сережи было что-то самоуверенное, жестковатое и холодное. Чувствовалось, что, несмотря на молодость, это человек с характером.
Обрадованный свиданием, Максим Иванович в первые минуты не заметил ни изысканного франтовства, ни самоуверенного, полного апломба, вида Сережи и, оглядев каюту, промолвил:
— Однако и ящиков тут у тебя. Много же ты навез вещей, Сережа.
— Тут еще не все, папа… Еще в ахтер-люке есть.
— Куда столько?..
— И для вас, и для себя…
— Но ведь это денег стоит, и больших… Или ты, голубчик, себе во всем отказывал, чтобы навезти столько?..
Сережа чуть-чуть покраснел и торопливо проговорил:
— На все хватало, папа… А для тебя, Нита, есть и крепоны китайские для нарядных платьев, и веера, и бразильские мушки для серег, и хорошие изумруды для браслета… Хочешь посмотреть?
— Не надо, потом, потом… Нам хочется на тебя поглядеть, Сережа. Спасибо тебе, но только зачем мне. Я ведь не выезжаю.
— Она у нас домоседка, Ниточка! — вставил отец. — Все больше за книжками сидит.
— Напрасно. Ты стала такая хорошенькая, что могла бы выезжать и сделать хорошую партию! — смеясь проговорил Сережа.
Нита вспыхнула. Этот тон не нравился ей. Поморщился и адмирал.
— Ну, ну, не сердись, Нита… Хочешь быть монашкой и ученой — твоя княжая воля.
И он обнял сестру.
