– Не, – упрямо замотал он головой. – Я пойду.
– Да вас отпустили, – выдохнул я. – Твоя староста только-только домой ушла, сказала, что преподаватель заболел.
– Серьезно? – недоверчиво спросил Омар.
– Ну да, – через силу улыбнулся я. – А ты приковылял! Сидел бы себе дома, телевизор смотрел.
– Да.
– Пойдем пива выпьем, – весело сказал я, мысленно проклиная Глайзера и самого Омара, вздумавшего вдруг в кои веки зайти в институт. Мы стояли на травянистом пятачке неподалеку от входа, и в любой момент кто-то из его сокурсников мог выйти.
– Идем, – наконец сказал Кирилл.
Я облегченно вздохнул.
В баре мы просидели около часа, а затем разошлись по домам.
– Давайте завтра встретимся, – на прощание сказал он. – После обеда, все вместе?
– Не знаю, – сказал я. – Может быть.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
3 июня 1999 года, четверг
РАССКАЗЫВАЕТ КИРИЛЛ МАРЦЕВ (ОМАР)
Сегодня после недельного отсутствия я вновь появился в институте. Моя группа уже привыкла к тому, что я периодически пропадаю, поэтому только Вадим, увидев меня, равнодушно сказал:
– Чего это ты сегодня на парах нарисовался?
– Просто так.
Вадим, зевнув, отошел.
После второй пары ко мне подошла староста и сказала:
– У Тани позавчера была свадьба. Сегодня будем отмечать. С тебя пять гривен.
– Интересно, для чего? – недовольно поинтересовался я.
– Все уже скинулись, кроме тебя. Во-первых, на подарок, а во-вторых – на стол.
– Вообще-то она должна угощать нас, а не мы, – произнес я. – И кстати, у какой Тани? У нас их три, тебе не кажется?
– У Харитоновой.
– Эта чурка замуж вышла? – удивился я. – Где же она такого идиота нашла? Тоже, наверное, из какого-нибудь глубокого села?
– Марцев, ты дурак, – сердито сказала староста, поджав губы.
Мы друг друга не любим.
Третью пару я отсидел еле-еле и, как только началась перемена, устремился к выходу. Но выйти не успел. Около меня появилась Харитонова и, глупо улыбаясь, сказала:
– Куда ты уходишь? Мы сейчас идем в столовую, отмечать. Если не пойдешь, я обижусь.
Я усмехнулся и, немного подумав, кивнул:
– Хорошо.
В столовой мы сдвинули три стола и чинно расселись вокруг. Харитонова разлила в пластмассовые стаканчики прогорклое домашнее вино и дала каждому пару засохших пирожных.
– Я скажу тост! – пропищала староста и торжественно произнесла: – Желаю паре молодой дожить до свадьбы золотой!
Не сдержавшись, я громко рассмеялся. Таня укоризненно посмотрела на меня, и я смущенно закашлялся.
– Желаю тебе… все мы желаем тебе, Танюша, чтобы ваша любовь никогда не кончалась, – продолжила Алена. – Желаем счастья и понимания в непростой семейной жизни…
– И конечно же, в половой! – выкрикнул я, опять не подумав. Все засмеялись.
– Марцев, прекрати паясничать! – рассердилась староста. По выражению ее лица было видно, что она очень жалеет о моем присутствии. – Лучше бы ты и сегодня не приходил.
– Да? – ухмыльнулся я. – А кто же тогда рыдал, когда вы меня хоронили?
Алена стала багрово-красной.
– Просто у тебя друзья такие же, как и ты, – зло сказала она. – Дураки.
– Слушай, помолчи, – резко сказал я, начиная закипать. – Ты сама меня позвала.
Харитонова встала и, умоляюще взглянув на нас, сказала:
– Давайте без ссор, я прошу! У меня сегодня праздник – не надо его портить!
Но мне расхотелось сидеть с ними. Я решил просто встать и уйти, но понял, что вообще испорчу мнение о себе, и так не слишком высокое. Хотя насколько я себя помню, на чужое мнение мне всегда было наплевать.
А история с похоронами действительно интересная. Когда Глайзер рассказывал мне, как рыдала Алена, я чуть не разорвался от смеха. Но это было потом, конечно, – сначала я был готов убить и Макса и Андрея за этот черный розыгрыш, а они, не будь дураками, пару дней мне на глаза не показывались.
Помню, в тот день мне утром позвонил кто-то из них и сказал, чтобы я обязательно пришел в институт. Я не мог понять, зачем это им надо, но, поддавшись уговорам, пошел. Я немного опоздал, зашел в кабинет, а у всех лица белые. Алена вообще чуть в обморок не упала. И все смотрят на меня. Вадик попытался мне что-то сказать, но стушевался. Прошло минуты две, и только тогда, наконец, мне все объяснили. Я был в ярости, но на своих друзей я долго сердиться не могу, поэтому через пару дней мы забыли об этом. Но все- таки жаль, что я не видел плачущую по мне старосту!
Алена, словно прочитала мои мысли и недовольно взглянула на меня. Очень впечатлительная девушка! И так не похожа на мою Катю…
На «мою»… Я снова могу говорить: «Моя Катя». Мы забыли про все, что было у нас в прошлом. Изменить ничего нельзя, а жалеть об этом просто бессмысленно.
Прошлым летом я внезапно почувствовал, что Катя мне надоела, и решил ее бросить. Она по-прежнему любила меня и ни о чем не догадывалась, но я твердо решил разорвать наши отношения. Надо было сделать это сразу, а я тянул. И однажды она пришла ко мне поздно ночью и сообщила, что беременна. Я не поверил и настоял сходить к врачу еще раз, вместе со мной. Оказалось, она не врала. Действительно, той ночью я нажрался как свинья и забыл про презервативы.
Это был шок. Я стал обвинять ее во всем – начиная с непредохранения и кончая тем, что это вообще не мой ребенок. Но самое ужасное было не это. Катя твердо решила оставить ребенка, и никакие мольбы и угрозы на нее не действовали. Когда я орал на нее, она бледнела, но тихо и твердо говорила:
– Милый, я хочу этого ребенка, это наш малыш – твой и мой. Наш.
Я представлял себе ее отца, который в этом случае обязательно поженит нас, и мне становилось плохо. И я поставил окончательное условие – или я, или ребенок. Катя была раздавлена. Она умоляла меня, рыдала, становилась на колени, говорила, что умрет без меня или покончит жизнь самоубийством, но мне все это казалось какай-то игрой, глупой, но одновременно смешной игрой… А я вдруг осознал, что не хочу больше ее никогда видеть, и ушел.
Приняв это решение, я успокоился, и меня перестала интересовать реакция ее отца, она сама, и этот урод-ребенок. Через знакомого – никому из своих друзей я ничего не рассказал – я передал ей деньги на аборт и вычеркнул ее из своей жизни.
Она звонила мне, плакала, сказала, что избавилась от ребенка, но я молчал. Вскоре звонки прекратились.
Но постепенно, спустя где-то полгода, я понял, что ошибся. Я по-прежнему любил эту девушку, или вернее, наконец-то полюбил – полюбил отчего-то тогда, когда ее уже не было рядом, но возвратиться уже не мог. Даже когда встретил ее отца, долго думал, звонить или нет. Но все-таки решился.
К телефону подошла Катя, и я бросил трубку. Затем позвонил еще раз, и опять подошла она.
– Позовите Николая Петровича, – бодро сказал я. – Он дома?
Пауза. Потом тихое:
– Здравствуй, Кирилл. Папы нет.
Так буднично? Здравствуй, Кирилл – и все? Никаких слез, никаких упреков. Будто только вчера расстались.
