вертолета, во всем повторяющего внешность Гаала.
Но это был явно не Гаал: молодой человек смущенно смотрел на обнаженную Лену, щеки его заливал легкий румянец, и он не знал, куда девать руки, что сказать или сделать...
Лена подошла к нему, взяла за руку, посмотрела в глаза.
— Ты, наверное, уже умеешь кататься на дельфинах? Я тоже хочу попробовать.
— Все это очень здорово и безумно интересно! — провозгласила Лена, освоившись на спине Мура. Ей не терпелось «разговорить» Гришу, которого она так неожиданно получила «в подарок» от Гаала и Эо. Вдруг они вздумают его забрать тем же способом, что и выдали? Пусть попробуют, она им устроит веселую жизнь! Интересно, а он так же реален, веществен, как та, вторая Эо? Но вот убедиться в этом, когда их разделяют более двух метров воды, трудновато. К тому же дельфины несутся во всю прыть.
Григорий молчал, и Лена всем своим существом ощущала его скованность, смущение, — от их наготы, от ее напористой агрессивности и еще чегото, чему трудно было бы даже подобрать подходящee название. Потом дельфин под ней издал серию каких-то странных звуков, и Лене показалось, что она слышит вопрос: «Тебе хорошо с нами, женщина из прошлого по имени Лена?» Но как ответить? Щелкать и посвистывать вот так она не умеет... Мысленно? Однако прежде, чем решить эту задачу, с губ слетел и ответ,
— Замечательно! А как зовут тебя, дельфин из будущего?
Новая серия щелчков означала: «Меня зовут Мур, а моего товарища — Росток. Ты должна ценить мгновения, когда тебе приятно. Потому что после приятного случается неприятное, и тогда тебе пригодится энергия радости, которую ты должна копить в такие вот мгновения».
«Хотите свежий анекдот? — откликнулся Росток. — Один дельфин тоже ценил приятные мгновения и никогда не забывал, что ему может понадобиться энергия радости. Он все время помнил об этом, даже когда ему было очень, очень приятно. Только почему-то такие мысли делали приятное все более неприятным, а когда на смену приятному приходило неприятное, он вздыхал и говорит «Наконец-то! Ну-ка, где моя энергия радости?» И тогда оказывалось, что ничего у него нет, все потрачено на ожидание неприятного... Правда, смешно?»
— Он хочет cказать, — улыбнулcя наконец Гриша, — что, живя и радуясь, не имеет смысла задумываться о возможных горестях в будущем, о неизбежности смерти. Наверное, Росток таким образом комментирует и дополняет Мура.
— Значит, ты тоже понимаешь? — обрадовалась Лена. — Но как же это у нас получается? Почему мы вас понимаем, Мур?
Вместо Мура затрещал Росток.
«Пора бы знать такие простые вещи, люди из прошлого! Есть языки внутривидовые, и есть всеобщий, понятный всем живым существам: это язык образов. В далеком прошлом случались на нашей планете пожары, землетрясения, штормы. Образ шторма был понятен и чайкам, и рыбам, и дельфинам — всем, кто жил в море. Такие образы могут передаваться по множеству каналов, совсем не обязательно в членораздельной речи или каком-то наборе звуков. Мы заставляем понимать себя не только щелканьем или свистом, хотя и здесь множество оттенков. Мы подключаем и свои биомагнитные поля, движение мышц и кожи... Просто мы сильно хотим, чтобы нас понимали, хотя сами и не всегда понимаем, как это получается, что нас понимают. Я вот тебе сейчас объяснил, а сам л-ак до конца и не понял. Это всегда так, когда начинаешь говорить на чужом языке, для чужого разума. И вы, если захотите, чтобы вас поняли, всегда найдете для этого способы, даже если вам рот заткнут. Вы даже глазами может сказать друг другу больше, чем могли бы сказать словами. Нужно только сильно хотеть. И пробовать. А вообще-то пусть вам Гаал про это рассказывает».
— А что вы знаете о нас, людях? — спросил Гриша.
«О людях мы знаем все, — сказал Мур. — Как о людях. И хорошо понимаем их. Только когда они принимаются свертывать пространство или превращать время в камбалу, а небо в воздушный пузырь, мы отказываемся понимать их».
Лена подумала, что сейчас она может задать дельфинам вопрос, с которым не решилась бы обратиться к Эо или Гаалу.
— Росток, а много людей в вашем времени? Тебя никогда не интересовали цифры?
«Цифры только все запутывают. А людей то очень много, то совсем мало. Люди — разные: основные и дубли. Основных совсем мало, что-то около сорока. В вашем времени действуют свыше четырех миллиардов. Только не у всех получается... Я хочу сказать, что не все соглашаются переходить в будущее. Это правда? Так мы слышали. Значит, почти все люди как дельфины: хотят жить только в настоящем».
— Ин-те-ре-ес-но, — сказала Лена. — Гриша, ты хорошо помнишь, как состоялось твое первое знакомство с Гаалом?
— Отлично помню! Это случилось, когда я поднял вертолет, чтобы идти вдогонку за вашей машиной. Ребята о чем-то заспорили, а я подумал: «Вот бы и мне махнуть с учеными в космос!» И тут же, ну, прямо сразу же, услышал: «Человек может добиться всего, чего он хочет. Конечно, если он сильно хочет, по- настоящему». Я даже улыбнулся, помню: что это еще за нелепость, откуда? А тот же голос так это спокойненько продолжает: «Я помогу тебе поверить в это. Я покажу себя а тебе и твое ближайшее будущее. Смотри». Я глянул и обомлел: во лбу у меня — третий глаз! А потом стали одна за другой наплывать картины: ваша машина, я опускаюсь, вы выходите, ребята тащат барахло из ящиков, потом — космодром, кабина корабля и я — в пилотском кресле. Потом все тускнеет, я опять вижу в зеркале свое лицо — теперь обыкновенное, без третьего глаза. И снова слышу тот же голос: «Решай, Григорий. В космосе, ты увидишь и узнаешь много интересного, познакомишься с далеким будущим человечества. Для этого необходимо лишь твое согласие. Ты должен позволить мне действовать вместо тебя там, где будешь чувствовать неуверенность, где твоих знаний окажется недостаточно...» Я спрашиваю, тоже мысленно: «А что для этого нужно?» Он отвечает: «Только одно: твое «да». «Пусть будет «да», — сказал я и тут же оказался вроде бы в роли стороннего наблюдателя. Кто-то вместо меня говорил, действовал, а я только пытался оценить и понять эти «свои» слова и поступки... Иногда радовался: все получалось очень здорово. Один только раз мне немного не понравилось... Помнишь, ты просила своих товарищей, чтобы они тебе напомнили, что ты должна меня поцеловать? А я... Точнее, не я, Гаал, заставил тебя и остальных заснуть. А потом ты, наверное, забыла...
— Нет, Гришенька, как же я могла забыть? Сейчас я к тебе перелезу... Мур, я ведь должна держать слово, как ты думаешь? Росток, а тебе не будет тяжело?.. О-ох, Гришенька... А теперь, если можно, доставьте нас на берег. Только скорее. Гриша, держи меня крепко! Еще крепче... Вот так.
Оставшись в одиночестве, Воронов, не торопясь, oделся и пошел по берегу в сторону, противоположную той, в которую убежали Гаал и Эо. Сейчас они, наверное, будут придаваться самым что ни на ecть земным радостям, думал он, а меня на некоторое время оставят в покое. Можно будет все хо. внько обдумать еще раз и взвесить... Интереснo, что сейчас поделывает Сергей?
И тут же увидел Невского. Тот сидел возле воды, шагах в тридцати, А потом произошло что-то совсем непонятное: Воронов был совершенно уверен, что он oстался на месте, хотя в то же самое время каким-то необьяснимым образом будто бы «слился» с Нeвским, почувствовал себя им. Последняя мысль, которую он осознал как собственную мысль его, Воронова, была такой вот: «Интересно, а бывает здесь когда-нибудь вечер?»
Невский поднял голову, чтобы поискать Солнце, и, не найдя его, почти не yдивился. Вокруг быстро темнело, Солнце могло прятаться где-то там, за eго спиной. Чуднoй все-таки это мир, странный мир... Кто бы мог предположить, что подобное возможно? Будто во сне все происходит... Что-то уж слишком упирал в их недавней беседе Лей на информационное пространство. И как можно истолковать его плутовскую улыбку? Почему он так старательно прятал глаза, когда Невскому удавалось припереть его к стенке тем или иным вопросом?
Почему на все такие вопросы от него нельзя было добиться ничего, кроме уклончивых «потом, потом...»?
Море, песок, небо... Только джунглей не хватает!
А ведь как было бы красиво: золотистый пляж, с одной стороны окаймленный лазурными волнами, с другой — пышной растительностью!
Он живо представил себе, как все это могло бы выглядеть, и в то же мгновение услышал какой-то шорох позади себя. Оглянувшись, почувствовал, как перехватило дыхание: там, где еще совсем недавно
