люди. А наша собеседница — не человек.
— Более человечного существа я еще не встречала! — вдруг выпалила Баджи.
Незнакомка протянула руку через стол и тронула девушку за плечо. «Она прикоснулась к нам впервые, — подумал Муленберг, — и это, видимо, большая редкость и огромная честь».
— Спасибо, — тихо молвила незнакомка. — Большое спасибо тебе за эти слова. — И кивнула Муленбергу. — Продолжай.
— Теоретически — впрочем, о таких случаях я не слышал — гермафродиты могут иметь сношения с представителями обоих полов. В отличие от партеногенетических женщин. Они никогда не пойдут на это — такие контакты им просто не нужны. У людей гены обновляются во время размножения. А при партеногенезе это отдельный процесс. — Он обратился к незнакомке:
— Скажите, как часто вы размножаетесь?
— Когда захотим.
— А коньюгирусте?
— По мере надобности.
— Как это происходит?
— Трудный вопрос. В принципе так же, как парамеции, но на более высоком уровне. Происходит взаимопроникновение сначала десятков, потом тысяч, сотен тысяч и миллионов клеток. А начинается оно отсюда, — незнакомка приложила руку к тому месту, где у человека сердце, — и идет по нарастающей. Ты же видел результаты процесса у тех, кого я сожгла. Помни, на твоем месте оказывались считанные единицы людей.
— Нет, я видел результаты другого процесса, — сдержанно напомнил он. Незнакомка кивнула — вновь с глубокой печалью в глазах.
— Это убийство — чудовищная глупость!
— Почему они занялись этим в парке? — спросил Муленберг хриплым от сострадания голосом:
— У всех на виду, беззащитные перед каждым мерзавцем.
— Они пошли на такой риск неспроста, — устало ответила она и подняла на собеседников искрящиеся глаза. — Мы обожаем простор. Любим землю — на ощупь и запах — и всех, кто живет на ней, всех, кого она кормит. Особенно при конъюгации. А те, о ком ты говоришь, уединились в самой чаще кустов, в очень укромном уголке. И эти… эти хулиганы наткнулись на них совершенно случайно. А двигаться их жертвы не могли. Они находились… с медицинской точки зрения в бессознательном состоянии. Но признаться, во время конъюгации нас охватывают такие чувства, какие в здравом уме и твердой памяти не дано испытать никому.
— Ты можешь их описать?
Она медленно покачала головой и никто не усомнился в ее искренности.
— Ты же не сможешь описать мне оргазм, правда? Мне не с чем его сравнить, нельзя провести никакие аналогии. И это, — незнакомка обвела взглядом собеседников, — изумляет меня. Отчасти я вам даже завидую, хотя подобных чувств мы из врожденной мягкости характера стараемся избегать. У вас же есть способность наслаждаться соперничеством друг с другом, а горе, страдания, бедность и жестокость — суть краеугольные камни всего, что вы создали. А создали вы больше, чем кто бы то ни было во всей Вселенной. Баджи распахнула глаза:
— Вы завидуете лам?! Вы?! Незнакомка улыбнулась.
— Поймите — качества, что восхищают вас во мне, для нашей расы вполне заурядны. Просто они редко встречаются у людей.
— А в каких отношениях вы с человечеством? — медленно произнес Муленберг.
— В симбиотических, разумеется.
— Вот как? Вы живете с нами, а мы с вами как разлагающие целлюлозу бактерии в термите? Как мотылек юкка, который питается только нектаром кактуса юкка, а кактус в свою очередь опыляется только при помощи этого мотылька?
— Да, кивнула незнакомка, — чистейший симбиоз. Но объяснить его суть не так-то просто. Мы питаемся тем, что отличает людей от животных…
— А взамен…
— Мы развиваем это свойство в людях.
— Ничего не понимаю, — призналась Баджи.
— Вспомните предания. В них мы упоминаемся довольно часто. Кем были бесполые ангелы? Кто этот пухленький купидон на открытках к дню святого Валентина? И откуда берется вдохновение? Кому известны три очередных такта новой симфонии, и кто напевает их, проходя под окнами композитора? Наконец для вас это главный вопрос — кто, как не мы, знает толк в том аспекте любви между мужчиной и женщиной, который не связан с сексом? Ведь иных, не платонических чувств нам испытать вообще не дано. Перечитайте свою историю, и вы поймете, какое место в ней занимаем мы. Взамен мы пользуемся вашими достижениями — мостами, самолетами, а с недавних пор — и космическими кораблями. Есть и другое, что нам по сердцу; стихи и песни, а в последнее время — ощущение единства, постепенно охватывающее человечество. Пока оно воплотилось в идее ООП, а когда-нибудь придет черед и межгалактического союза человеческих рас. Тогда на нашей улице наступит истинный праздник.
— Можешь ли ты охарактеризовать получаемое от нас — то, что по-твоему и отличает людей от зверей?
— Точно не могу. Назовем это способностью творить. Если она приносит вам радость, тогда насыщаемся и мы. А наибольшую радость человек испытывает, когда созданное им нравится другим.
— Почему вы скрываетесь? — вдруг заинтересовалась Баджи. — Зачем? — она даже руки заломила. — Вы же так прекрасны!
— Иначе нельзя, — ласково ответила незнакомка. — Ведь вы по-прежнему уничтожаете то, что считается… отклонением от нормы. Муленберг взглянул в открытое симпатичное лицо незнакомки, и ему стало так тошно, что он едва не разрыдался.
— Разве вы никогда не убиваете? — спросил он, повесив голову: его слова прозвучали как бы в защиту заложенной в некоторых людях тяги к убийству. Впрочем, почему «как бы»? Так оно и было.
— Да, — ответила незнакомка очень тихо, — убиваем.
— Разве вы умеете ненавидеть?
— Это нельзя назвать ненавистью. Та в первую очередь подразумевает отвращение к самому себе. Есть другое чувство. Назовем его праведным гневом. Только оно может толкнуть нас на убийство.
— Не могу представить себе подобную ситуацию.
— Который час?
— Почти без двадцати девять.
Незнакомка поднялась из-за столика и выглянула в окно. Уже стемнело, иод фонарями колобродили группки молодых людей.
— Сегодня я встречаюсь еще с тремя представителями вашей расы. Это убийцы.
Внезапно двое из стоявших под ближайшим фонарем подростков заспорили. Из окружавшей их толпы раздались несколько протестующих окриков, но потом она умолкла и расступилась, образовав кольцо. Внутри него, кроме двух споривших, оказался еще один — меньше ростом, грузнее и гораздо беднее одетый, чем прилизанные спорщики: рукав его суконной куртки был разорван почти до локтя.
События развивались стремительно. Один из забияк ударил другого по зубам. Тот отшатнулся, выплюнул кровь, и его рука молниеносно мотнулась в карман плаща за ножом. В пульсирующем свете неоновой лампы лезвие сверкнуло как золоченый веер. Раздался крик, но быстро захлебнулся, перешел в глухой звериный вой; противники, сцепившись, покатились по мостовой. Полилась кровь, испортила хорошо отутюженные брюки и яркие галстуки.
С другого конца улицы донесся полицейский свисток. И место схватки вдруг стало для толпы полюсом отталкивания. Подростки бросились врассыпную, и сверху картина стала похожа на ту, какая возникнет, если бросить камень в болотную жижу: пойдут круги, но быстро улягутся, и все станет как прежде… На мостовой остались только трое: два бездыханных окровавленных тела лежали у фонарного столба, третий переминался с ноги на ногу, не зная куда податься. Затем послышался звук пары бегущих ног — они принадлежали изрядно запыхавшемуся полисмену, пронзавшему воздух резким свистом.
