вместе с ним ушла религия.
Удивительно было это чувство близости с человеком, который был так богат, и в то же время сердечен, словно ваш любимый дядюшка.
— Если вы дадите гарантию, что переборки звуконепроницаемы, я покажу вам кое-что еще из своей коллекции, — добродушно сказал он.
— Строители кораблей хорошо усвоили, — успокоил я его, что человеку иногда надо побыть наедине с собой.
Он по привычке склонил голову на бок:
— Еще разок, пожалуйста.
— Иногда человеку просто необходимо быть наедине с собой, — повторил я, — короче, большая у вас каюта или маленькая, дорогая или дешевая, но корабельные переборки строятся так, чтобы человек мог побыть в одиночестве.
— Прекрасно, — сказал он, — сейчас я покажу вам эту штуку.
Он отпер портфель, открыл его и вытащил из маленького внутреннего отделения коробочку, куда могли бы уместиться карманные часы. Она была квадратной, с красивой решеткой наверху и двумя маленькими серебряными кнопками сбоку. Он нажал на одну из них и с улыбкой повернулся ко мне. Я почувствовал себя не в своей тарелке, потому что в каюте раздался голос капитана, такой же громкий, — как если бы он был рядом с нами. И знаете, что он говорил?
— Моя команда сомневается в моем здравом уме, — говорил он. — Можете быть уверены, если хоть один человек на борту подвергнет сомнению мои права, он быстро выучит, что хозяин тут я, даже если ему придется учить это под дулом.
Меня удивил не столько голос, сколько слова, и особенно удивило, что я сам недавно слышал, как капитан их говорил в споре с мистером Костелло. Я хорошо помнил эти слова, ведь я вошел в комнату отдыха в тот момент, когда капитан начал кричать.
— Мистер Костелло, — говорил он тогда резким и сильным голосом, — хоть вы считаете, что моя команда сомневается в моем здравом уме… — Остальное, насколько я помню, звучало так же, как и на записи мистера Костелло.-…даже если ему придется учить это под дулом. Это, сэр, относится к пассажирам; у команды есть законные методы.
Я хотел напомнить мистеру Костелло, как именно звучали последние слова капитана, но раньше, чем я открыл рот, он спросил:
— Теперь скажите, интендант — это голос капитана корабля?
— Верно. Если не его, то я не интендант, — ответил я. — Я слышал, как он говорил это.
Мистер. Костелло хлопнул меня по плечу:
— У вас хороший слух, интендант. Как вам нравится моя маленькая игрушка?
Он показал мне механизм, скрытый в ювелирной булавке, которую он носил на пиджаке, тончайший проволочный волосок тянулся к пусковой кнопке в боковом кармане.
— Моя любимая коллекция, — произнес он. — Голоса. Любого, в любое время, в любом месте.
Он взял булавку, вытащил из оправы крохотную бусинку, вставил ее в коробочку и нажал кнопку.
Я услышал свой собственный голос.
— Мне жаль, что вы должны сойти, мистер Костелло. Мне бы хотелось подольше общаться с вами.
Я рассмеялся. Это была самая удивительная штука из всех, что я слышал.
Я, помнится, подумал, что мой голос попал в одну коллекцию с голосом капитана и один космос знает с какими великими и знаменитыми людьми.
У него был и голос третьего помощника.
— На капитанском мостике сумасшедший. Команда недовольна.
Все-таки интересно побывать у него в гостях. Потом он попросил меня выправить его таможенные документы. И я пошел к себе, чтобы взять их. В течение всего полета документы пассажиров хранятся в сейфе интенданта. Я с удовольствием взглянул на бумаги мистера Костелло. Их было больше, чем у большинства людей.
Я обнаружил среди них бумагу из Земного Центра, она просто взбесила меня. Я решил, что это ошибка. Это был приказ «О полной информации», он обязывал официального консула каждые шесть месяцев сообщать на Землю о деятельности мистера Костелло.
Я принес документы мистеру Костелло, и он сказал, что это и вправду ошибка. Я вырвал приказ из паспортной книжки и вклеил официальную заметку о случайной порче страницы в проштампованной визе. За это он дал мне очень красивый синий самоцвет.
Тогда я сказал:
— Лучше не надо: мне не хочется, чтобы вы думали, будто я беру взятки с пассажиров.
Он засмеялся, положил одну из бусинок в свой аппарат, и оттуда раздался мой голос:
— Я беру взятки с пассажиров. Он был большим шутником.
Мы стояли на Боринкуине четыре дня. Ничего не происходило, кроме того, что я был занят. Это один из минусов интендантской службы. В космосе вы неделями маетесь от безделья, а потом, в космопорте, оказываетесь так завалены работой, что не можете поднять головы.
По-настоящему это никогда меня не волновало. У меня есть математические способности, и я горжусь своей работой, хотя, признаться, не слишком хорошо разбираюсь во всем остальном. Думаю, у каждого должна быть своя область, где он специалист. Я не смогу объяснить, как работают устройства, позволяющие космическим кораблям лететь быстрее света, но я никогда не доверю главному инженеру мои декларации межпланетных грузов или таблицы курса шкурок гланкеров к долларам Объединенной Земли.
На борт поднялся зануда с мандатом следователя Космического Флота и диктофоном, он велел мне и третьему помощнику пересказать множество бредовых историй для какого-то теста, уж не знаю, зачем. Следователи Флота постоянно делают уйму бесполезных и загадочных вещей.
Я поспорил с портовым агентом и сошел с корабля вместе с коком, чтобы немножко выпить. Потом пришлось сверхурочно работать, регистрируя нового третьего помощника, поскольку мне сказали, что старого переводят на «Корвет».
Да-а, это был рейс, после которого капитан ушел в отставку. Думаю, прошло его время:-он сделался каким-то нервным. Сходя с корабля, он бросил на меня такой жуткий взгляд, будто раздумывал, убить меня или разразиться слезами. Ходили слухи, что он ушел в бешенстве, угрожая команде оружием, но я не прислушивался к сплетням. Как бы то ни было, командующий портом назначил нового капитана. Меня это мало трогало, ибо не сулило сверхурочной работы.
Мы стартовали и совершили полный круг: Бутес — Сигма, Найтингейл — Карано и Земля — изделия из химического стекла, семена шо, сверкающие кристаллы, парфюмерия, музыкальные записи, шкурки глиззардов, обычный утиль в обычное время. Сделав круг, мы вновь опустились на Боринкуин.
Н-да, вы даже не поверите, что город может так сильно измениться в такой короткий срок. Боринкуин был милой, почти нетронутой планетой. На ней был лишь один крупный город и лагеря трапперов. Если вам нравилось общество, вы селились в городе и работали на фабрике или еще где-нибудь. Если вам это не нравилось, вы ставили капканы на гланкеров. На Боринкуине для каждого находилось дело.
Но на этот раз все было по-другому. Во-первых, на борт поднялся человек со значком Планетарного Правительства, чтобы — господи боже! — подвергнуть цензуре музыкальные записи, предназначенные для города, у него был мандат на это. Потом оказалось, что городские власти конфисковали склады — . мои склады — и превратили их в бараки.
А где были товары — шкуры и слитки на экспорт? Куда девать наш новый груз? Почему в домах, сотнях домов, расходящихся во все стороны и снабженных табличками новых контор, было полно призывников и добровольцев? Впервые с того времени, как я вышел в космос, мне пришлось запросить длительную остановку, чтобы собрать вещи.
Так я получил редкую возможность побродить по городу. На это стоило взглянуть! Казалось, все ушли из домов. А большие здания превратились в пустые раковины, заполненные несчетными рядами матрасов. Поперек улицы были протянуты транспаранты:
