должна была непременно налететь на кого-то из собравшихся вокруг зевак, которые глядели на происходящее во все глаза, и ахали, и вытягивали шеи, но этого так и не произошло. Когда же она с некоторым недоумением обернулась, то с ужасом увидела, что представляет собой центр толпы, которая, пуча глаза и дружно отступая каждый раз, когда она делала еще один шаг, указывала именно на нее.
Между тем негромкое гудение, издаваемое тарелкой, сделалось глубже и басовитее. Слегка накренившись на бок, она вдруг опустилась еще на дюйм или два ниже. Кто-то испуганно вскрикнул, и любопытные в панике бросились в рассыпную. Отбежав на некоторое расстояние, казавшееся им безопасным, они, однако, снова остановились, образовав вокруг нее новый, более широкий круг, размеры которого определялись шатким равновесием между страхом и давлением множества новых зевак, спешивших к толпе со всех концов парка и мешавшим оказавшимся в первых рядах толпы сделать этот круг еще шире.
А тарелка все гудела, и наклонялась, наклонялась…
Девушка открыла рот, чтобы закричать, но ноги ее неожиданно подкосились и она упала на колени. И тут тарелка совершила резкий бросок.
В какую-то долю секунды она опустилась к самому ее лбу и прижалась к нему. Казалось, тарелка собирается оторвать ее от земли. По-прежнему стоя на коленях, девушка выпрямилась и даже сделала слабую попытку оттолкнуть тарелку от себя, но ее руки вдруг опустились — опустились сами, помимо ее воли — и остановились, немного не доставая до земли.
Секунды полторы тарелка удерживала ее в этом подобии паралича. Потом тело девушки один раз крупно вздрогнуло и обмякло. Она упала навзничь, тяжело и болезненно навалившись задом на собственные каблуки.
Тарелка рухнула на землю рядом с ней; сначала она покатилась вокруг девушки по небольшой дуге, потом загарцевала на ребре и, наконец, остановилась. Тусклая, неподвижная, холодная, она казалась мертвой или по крайней мере пустой.
Чувствуя, как сильно у нее кружится голова, она лежала и смотрела в подернутую серой прозрачной дымкой голубизну погожего весеннего неба. Смутно, как сквозь слой ваты, до ее слуха доносились далекие свистки.
И какие-то запоздалые крики.
И громкий, дурацкий голос, который твердил над самой ее головой: «Воздуху, дайте ей воздуху!», отчего толпа смыкалась еще теснее.
Потом небо, которое она рассматривала даже с некоторым упоением, вдруг исчезло, заслоненное чьей-то внушительной тушей. Человек, затянутый в голубой с золотыми пуговицами мундир, держал в руках ледериновый блокнотик и бормотал:
— О'кей, о'кей, что случилось? Да разойдитесь, разойдитесь же ради Бога!..
Интересны и разнообразны были расходящиеся кругами по толпе умозаключения, толкования и объяснения происшедшего:
— Оно сбило ее с ног.
— Какой-то парень сбил ее с ног.
— Он сшиб ее на землю.
— Какой-то парень толкнул ее так, что она упала.
— Прямо среди бела дня, у всех на глазах, этот парень…
— Нет, этот парк с каждым днем становится все опаснее…
И так далее, и так далее, до тех пор, пока искаженные факты вовсе не перестали соответствовать действительности, ибо щекочущие нервы эмоции в конечном итоге всегда оказываются важнее истины.
Еще сколько-то времени спустя в круг протолкался еще один персонаж, явно обладавший более крепкими, чем у остальных, плечами. Он тоже держал наготове блокнот, в который то и дело заглядывал, готовясь вычеркнуть «красивую брюнетку» и переправить ее на «привлекательную» для вечернего выпуска, так как считается, будто эпитет «привлекательная» в своей пошлой затасканности вполне адекватно (и вместе с тем — никого не задевая) отражает внешний вид любой женщины, фигурирующей в качестве жертвы в вечерней сводке новостей.
Блестящая бляха и широкое красное лицо наклонились ниже.
— Как ты себя чувствуешь, сестренка? Ты сильно пострадала?
И по толпе, как эхо, понеслось:
–..Сильно пострадала, сильно пострадала, пострадала сильно, она искалечена, он избил ее до потери сознания…
Еще один человек, одетый в светло-коричневое габардиновое пальто — с ямочкой на подбородке и тенью щетины на щеках, узкоплечий и целеустремленный, как бурав, — появился из толпы.
— Гм-м, вы говорите — летающая тарелка? О'кей, сержант, я принимаю командование.
— А кто ты, черт возьми, такой, чтобы здесь командовать?..
Сверкнула на солнце коричневая кожа футляра со значком, и какой-то человек, стоявший так близко к габардиновому пальто, что почти упирался ему в плечо подбородком, благоговейно ахнул:
— Это ФБР!..
Эта новость тоже разнеслась по толпе, подобно расходящимся по воде кругам, и полицейский кивнул, причем кивнул не одной головой, а как бы всем своим вдруг заколыхавшимся телом.
— Вызовите помощь и удалите посторонних, — распорядился габардиновый.
— Слушаюсь, сэр! — ответил полицейский.
— ФБР, ФБР… — заволновалась толпа, и над девушкой снова появился клочок чистого голубого неба. Она вдруг села, и ее лицо осветилось радостью.
— Летающая тарелка говорила со мной! — проговорила она певуче.
— Ну-ка, заткнись, — сказал ей габардиновый. — У тебя еще будет возможность поговорить.
— Да, помолчи лучше, сестренка, — поддакнул полисмен. — В этой толпе может быть полным-полно красных…
— И ты тоже заткнись, — оборвал его фэбеэровец. А кто-то в толпе сказал соседу, что на девчонку напали коммунисты, другие же, напротив, утверждали, что ее избили за то, что она сама была коммунисткой.
Она попыталась подняться, но чьи-то заботливые руки заставили ее снова лечь. К этому времени на место происшествия прибыло уже три десятка полицейских.
— Я могу идти, — сказала она.
— Не волнуйтесь, пожалуйста, вам необходим покой, — ответили ей.
Потом рядом с ней поставили носилки, переложили ее на них и накрыли большой простыней.
— Я могу ходить, — снова повторила она, пока ее несли сквозь толпу.
Какая-то женщина бросила на нее взгляд, побледнела и со стоном отвернулась.
— Боже мой, какой кошмар!
Какой-то средних лет коротышка с круглыми глазами таращился и таращился на нее, и, не переставая, облизывал свои толстые губы.
Подкатила «Скорая». Ее втиснули внутрь; габардиновый был уже там.
— Как это случилось, мисс? — спросил ее какой-то человек в белом халате с дочиста отмытыми розовыми руками.
— Никаких вопросов, — перебил фэбеэровец. — Государственная тайна. Потом была больница.
— Мне нужно вернуться на работу, — сказала она.
— Снимите и сдайте вашу одежду, — ответили ей. Впервые в жизни у нее была отдельная комната, но каждый раз, когда входная дверь открывалась, она видела в коридоре дежурного полицейского. Дверь открывалась часто, и внутрь входили мужчины в гражданских костюмах, которые были вежливы с военными, и военные, которые держались подчеркнуто любезно с некоторыми гражданскими.
Она не понимала, ни что они все делают, ни чего от нее хотят. Каждый день ей задавали четыре миллиона пятьсот тысяч вопросов. По-видимому, все эти люди вообще никогда не разговаривали друг с другом, потому что вопросы были одни и те же:
— Как ваше имя?
