– Теперь я пойду. А с этой стороны дороги ты искал?
– И с одной стороны и с другой. Я порядочно прошел. Надо бы сходить в деревню и попросить у жандармов ведерко.
– Ладно, я так и сделаю. Но сначала я пойду за дорогу, немного дальше, чем ты ходил…
Перебежав дорогу, Коралл остановился. Теперь дорога кажется ему шире, чем тогда, когда он увидел ее впервые вместе с Мацеком. Прямая, как стрела, она отделяет перелесок, в котором остался Мацек с ранеными, от большого леса. Впрочем, это не дорога, а насыпь под строительство какой-то автострады или стратегического шоссе, – по обе стороны тянутся валы, в ослепительном солнце белеет щебень, облитый известкой.
Деревья вдоль тракта на расстоянии нескольких метров срублены, и только короткие культяпки пней торчат над разрытою землей. Отсюда виден весь перелесок. Коралл вспоминает участок, на котором остались Мацек и двое раненых, небольшой клин, окруженный со всех сторон немцами. За Кораллом раскинулся огромный лес. Он огляделся – глубокая, иссеченная светлыми полосами полутень от густых крон обещает убежище. Он еще раз посмотрел на дорогу, блестящую, как рыбья чешуя, и тут же заметил, что думает только о себе, а не о тех, в перелеске. На дороге пусто; слева и справа никакого подозрительного движения, ничего не видно, не слышно, только раскаленный песок слепит глаза.
По протоптанной тропинке Коралл не спеша углубился в лес. Несмотря на тень, здесь тоже было жарко и так душно, будто на голову набросили мешок. Какое-то время его окружала тишина, а потом он услышал постукивание дятла, его ритм отдавался в голове и руке, и даже когда дятел замолк, его стук продолжал отзываться в ране.
Вокруг ни следа воды. На подсеченных стволах сосен застыли капли смолы, скатывающиеся в жестяные мисочки. Сухая лесная пыль пахнет смолой. Этим запахом заполнены легкие, когда Коралл перед сном приближает лицо к стене и дышит соком свежих досок. Потом он поворачивается на кровати раз, другой, чтобы проверить ее мягкость, слышит сквозь сон приятный хруст соломы в тюфяке. «Вероятно, у меня жар», – думает он, протирает глаза и прислоняет ладонь к щеке. Щека горячая, но и ладонь горит, все пылает жаром. «Как далеко я уже ушел. Вероятно, с километр. Мне необходима хорошая перевязка, – говорит он вполголоса, – может, врач… Я иду на запад, все время иду на запад…»
Нет ни родника, ни ручья, тропинка ведет теперь среди густого папоротника; края листьев скручены, как помятая бумага, пожелтели на солнце. «Если идти все время в этом направлении, то до ночи можно добраться. О чем это я думаю?» – удивился Коралл. Он замедлил шаг. Лес тянется на шесть-семь километров на запад, потом надо обойти Чемерки, дальше – поля и снова сарновские леса; через Тысменицу можно перебраться вброд, потом – кладбище, мельница Флисовой, костел… Как хорошо он помнит дорогу. За костелом – напрямик выгоном – в сад. Вишни… Кислая, сочная мякоть наполняет рот, в горло просачивается струйка холодного сока. «Вам только тридцать километров до дома, и вы ранены…» Теперь даже меньше тридцати (он по-прежнему идет в том же направлении), меньше двадцати девяти; каждый шаг приближает к дому, самое главное – отмерять расстояние, метр за метром.
Ночь, он подходит к дому, поднимается на крыльцо. Месяц освещает двор, перед овином видна бричка с поднятыми оглоблями. Скрип деревянных ступенек, ладонь касается железной холодной скобы задвижки, большой палец нажимает на нее, задвижка подскакивает; в дверях – луч света. Коралл потряс головой. Что за черт? Воды нет… Вокруг можжевельник и поле сухого губчатого мха. «Воды здесь не найти. Дальше я не пойду», – говорит он сам себе. «Никто вас не обвиняет, вы сами ранены». Почему он запомнил эти слова? «Интересно, что вы выберете?» Черт! Какой выбор? У меня и нет никакого выбора… Столб раскаленного воздуха придавил голову и плечи; в висках тупо стучит, а потом эти удары отдаются в руке…
Коралл остановился и прислушался. Но жара беззвучна; не слышно ни шороха, только в нем самом нарастает яростный гул. Коралл сел в тени сосны, прислонился спиной к шершавому стволу, подтянул под себя ноги; в руке – тупая боль. Он размотал, положил на мох затвердевшие, ржаво-коричневые тряпки; пальцы еще шевелятся, но уже с трудом. Коралл дотронулся до опухоли рядом с пулевым отверстием; какая отвратительная розово-синяя кайма вокруг раны, струйкой сочится кровь с гноем. Он отогнал от раны жирную муху, она взлетела и снова начала жужжать, сверкая фиолетовыми крыльями. А над Венявой летает целый рой. Как он это выдерживает? «Надо поверить в себя», – сказал Венява тогда. Когда двери лесной сторожки захлопнулись за Хромым, он отвернулся от окна, и Коралл заметил в его взгляде доверие. «Вы уже участвовали в серьезной операции?» – спросил он, а Кораллу стало неловко, будто его поймали на месте преступления. Он понял, что не дорос еще до задания, которое должен выполнить этой ночью вместе с другими. Ему казалось, что он вдруг остановился, все пошли дальше, а он остался один, не в состоянии двинуться с места. Венява рассмеялся. – Хорошо, хорошо. Храбрецов у нас полным-полно, да? – Он сел за стол, посмотрел на карту и сразу же поднял голову. – Не люблю иметь дело с храбрецами, – снова улыбнулся он, – для такой работы нам нужны умные люди; надо только поверить в себя, ничего не сможешь сделать, пока не поверишь в себя, в свою силу».
«Надо поверить в себя». Теперь Коралл знает, что это значит. Все оказалось так необычайно просто. В какую-то минуту он почувствовал почву под ногами, неуверенность и колебания вдруг исчезли; он даже не успел подумать, что верит в свою силу, все получилось само собой, он стал совершенно другим; можно вспомнить этот момент, но надо ли, зачем? Он уже всегда будет таким, и больше незачем рассуждать об этом.
Коралл отогнал муху, четыре, нет, пять – кружатся над рукой; тошнотворный запах гноя – начинается заражение. Он быстро забинтовал руку, положил ладонь на перевязь, болит только рука; во всяком случае, заражение пока не распространяется, никакой синей полосы выше раны нет. Отек тоже пока ограничен, но не пойдет ли он дальше? Мать, конечно, расплачется, увидев Коралла. Простыни будут холодить, от льняного полотна повеет свежестью, рядом на стуле какие-то пузырьки, йод, чистый белый бинт, он заснет или будет лежать, уставившись в белый потолок, зная – теперь все, что случится с ним, не зависит от него – и успокоившись от этой мысли.
Коралл встал. Жажда заставила его идти дальше. Тропинка, мягко пружиня под ногами, привела его к дороге; мелкий песок, перерезанный двумя колеями, отражал горячий свет. Лес расступился, открылось лучистое небо, на круглой поляне светились на солнце рыжие пни, дальше темнел молодой ельник, а за ним там и сям стояли высокие лохматые сосны. Справа лес переходил в широкую долину, темно-зеленую, со светлыми пятнами. Даль, открывшаяся перед Кораллом, поразила его; Коралла охватило радостное чувство освобождения. Глядя на эти просторы, он ощущал, как все в нем рвется вперед: он свободен, может выбрать себе тропинку, которая поведет его туда. «Я спасен», – сказал Коралл вполголоса.
Он стоял лицом к западу, смотрел на лес внизу, на дальние сосны; то, что было перед ним, за той чащей, как будто заговорило с ним. Он не различал отдельных голосов. Перед ним был простор, он чувствовал только запах (так пахнут в жару туи на газоне). Терпкая сладость вишен в саду, смех Ганки – все смешалось. Какие-то неясные воспоминания переполняли душу радостью. Все остальное отошло куда-то далеко-далеко. «Я пошел в лес затем, чтобы туда вернуться», – подумал он, и сам удивился трезвости мысли. – Ну, не глупи, сказал он себе сурово. Но голос прозвучал очень глухо. А почему, собственно? Мацек один справится. Если Венява придет в себя и если ему есть что передать, он скажет Мацеку; если бы машина добралась до них, то Мацек все равно расстался бы с ними и ушел бы в отряд; если их окружат… Мацек разберется в ситуации. Скинет с плеча автомат, дуло прикроет глушителем, наверное, из носового
