бить врага.
13
Иными глазами взглянул Оленич вокруг и поразился: земля, что была за спиною — своя, надежная, — вдруг показалась враждебной, точно предавшей его, как предало в первый день войны небо, которым он восхищался. Всматриваясь в суровые лица бойцов взвода Кострова, куда пришел вместе с Истоминым, вдруг ощутил в себе щемящую нежность и любовь к почти незнакомым солдатам и в то же время вину и стыд перед ними оттого, что знал об их обреченности, но вынужден таиться. Его душевное состояние было таким мучительным, что, казалось, преодолеть его невозможно. И лишь твердый, резковатый голос капитана вносил равновесие и успокоение в его смятенную душу.
Истомин говорил предельно откровенно:
— С этого часа никто из нас не может распоряжаться собой. Мы все подчинены одному приказу: устоять. Выстоять — значит не пропустить врага. Мы — щит нашего полка, нашей дивизии. Там, в нашем тылу, части собираются в огромную ударную силу. Они готовятся к решительному наступлению на захватчиков. Нужно время, и это время мы дадим нашим товарищам по оружию. Помните, у нас нет возможности отступить даже на один шаг. И мы не уйдем отсюда. Даже если все погибнем. Родина смотрит в этот день на нас.
— Стрелковый взвод не сойдет с этого рубежа! — твердо ответил старшина Костров.
— Правильно думаете, товарищ старшина. Как вооружен взвод?
— Два ручных пулемета. Но ни одного автомата. Справа, на стыке взводов, нас поддерживает противотанковое ружье, слева — станковый пулемет.
— Есть необстрелянные бойцы?
— Есть маленько, — замялся старшина. — Четверо еще не были в бою.
— Помогите им, чтобы не растерялись от первых выстрелов.
— К каждому прикреплен бывалый солдат.
— Хорошо, старшина. Где-то должен быть подросток.
— Паренек в батальоне майора Полухина, на левом фланге. Боевой мальчишка.
— А это кто у вас? Тоже мальчишка?
Возле куста, покраснев, поднялся небольшого росточка солдатик, худенькое личико зарделось, он часто заморгал.
— Товарищ капитан, это санинструктор ефрейтор Сватко! — доложил старшина.
— Девчонка? — спросил недоуменно Истомин.
— Так точно, товарищ командир! Ефрейтор Сватко! — звонко отчеканила девушка, стараясь подняться на носках сапог.
— Ну, зачем же так кричать, ефрейтор? Немцев перепугаете.
Солдаты засмеялись. Пулеметчик сержант Райков не удержался:
— Она, товарищ капитан, отрабатывает голос: как ефрейтор стремится стать генералом.
Снова пронесся смех, но сдержанный, приглушенный. Улыбнулся и капитан. Оленич видел, как девушка гордо подняла голову, даже шапка-ушанка упала и ветерок растрепал коротко подстриженные темные волосы. Она обиженно посмотрела на насмешника:
— Я… Я тебя не возьму в адъютанты!
Теперь уже все смеялись, а Истомин сказал:
— Молодец, ефрейтор! Хвалю. Страшно ожидать боя?
— Не знаю, товарищ капитан.
— Будет страшно. Выдержите?
— Разве я хуже этого сержанта-насмешника?
— Я верю вам, ефрейтор. Служите.
— Есть! Разрешите идти?
Когда девушка исчезла в кустарнике, Истомин сказал старшине Кострову:
— Совсем еще девочка!
К окопу, в котором стояли Истомин, Оленич, Костров, подполз испуганный боец. Он даже не разглядел старших командиров, а обратился прямо к старшине:
— Товарищ старшина…
— Отставить, рядовой Горшков! Обращаться к старшему.
Солдат еще более растерянно пробормотал:
— Там… там…
— Отставить, рядовой Горшков, — жестко повторил Костров. — Обращайтесь к капитану.
И солдат вдруг успокоился и довольно ровным голосом проговорил, обращаясь к Истомину:
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к старшине.
— Разрешаю.
— Товарищ старшина, у реки замечены фашисты. Слышен разговор не по-нашему.
Истомин спросил:
— Где именно? Покажи. Укажи ориентиры.
— Вон, видите, высокая береза на опушке леса? Возле сада. Я стоял на наблюдательном пункте и слышал немецкий разговор и звон пустых ведер. Может, они собираются за водою к реке?
— Возможно. Продолжайте наблюдение.
— Можно в них стрелять?
— Ни в коем случае! Теперь нам нужно так залечь, чтобы нас не заметил сам бог. По всей видимости, немцы не предполагают, что мы здесь. И это отлично. Передать по всей цепи: не стрелять, соблюдать полную маскировку.
Костров полушепотом сказал:
— Передать по цепи: без команды не стрелять.
— Без команды не стрелять!
— Не стрелять!
И все невольно прислушались к тишине, но слух улавливал лишь тихий плеск воды, переливающейся через валуны и камни. Вода искрилась от разгоравшейся зари, и розовые и красные оттенки вспыхивали и гасли. Оленич всматривался в кромку сада и в кусты. На опушке леса он заметил какие-то движущиеся тени. «Присматриваются», — подумал он и сказал об этом Истомину. Но капитан промолвил, что фрицы не полезут до наступления полного дня, и ушел вдоль обороны.
Было уже совсем светло, когда из сада вышло трое гитлеровцев. Они беззаботно разговаривали, помахивали котелками, автоматы небрежно висели у них на груди. Они шли к реке.
— Как бы у кого-нибудь из наших не сорвалась рука, — обеспокоенно проговорил Костров.
— Пока тихо, — отозвался Оленич, чувствуя, как у самого руки чешутся поднять автомат и прострочить этих нахалов: идут по чужой земле как по своей!
Сержант Райков только ударил кулаком по брустверу окопа. Подносчик патронов, пожилой человек, Антон Трущак проговорил сокрушенно:
— Сколь же их набилось в нашу землю! Как вши в кожух! Вот щас они поползут к реке, к чистой водице…
И точно: лишь первые трое набрали воды, как из лесу вышла группа солдат с посудой, а за ними еще и еще.
— Товарищ лейтенант, — жалобно попросил Райков, — разрешите их окатить из «максима»? Хоть бы разок полоснуть! Не могу спокойно смотреть на их веселые лица!
— Потерпи, Сергей. Через час им станет жарко. Это пока они не обнаружили нас…
— Веселые вундеркинды! — прошептал с ненавистью Райков. — Водичкой обливаются, точно у себя на Рейне. Смотрите, смотрите! Они еще и яблони наши трусят! Погодите, набьете оскомину!
— Осваивают занятые земли, — проговорил Костров.
