— Ничего не сделаем. Ни я не смогу удержать ее, ни ты, как вижу. Не привяжешь ведь. О нашем разговоре Ляле — ни словечка! Расскажешь, меня навек обидишь. Помни! Узнает о моем желании — из жалости останется, из благодарности. А этого нельзя допустить. Грех. Я не враг ее счастью. Как само решится, так и будет. От судьбы никуда не уйдешь. Займись, прошу тебя, капитаном. Ладно?
Роман ушел домой, чтобы подготовить мотоцикл, сходить к бабе Проновой, а затем — в степь, в чабанскую бригаду Чибиса.
3
Высокая, высохшая Евдокия Сергеевна Пронова, прищуривая близорукие глаза, долго всматривалась в парня. Щурилась, но в щелочках бегали огоньки — то ли она вспоминала, где видела этого юношу, то ли знала, но выжидала: какое может быть у него к ней дело? Голос у нее низкий, дребезжащий, и она сама сгорблена от того, что всю жизнь старалась казаться ниже ростом, и вид у нее какой-то странный — вещунья или Яга из старинной сказки. В селе чуждались ее, обходили при встрече за нелюдимость и за непонятную угрюмость и даже озлобленность. Если она с кем и разговаривала, то резко, не мирно, а с раздражением, и это всегда было неприятно и отталкивало от нее. Но никто никогда не замечал за нею каких-либо неблаговидных поступков. Просто мрачный характер. Роман знал об этом и терпеливо стоял под ее прищуренным взглядом.
— Говоришь, Пригожий? Петра Пригожего сынок? Его вместе с Феногеном отправляли на войну.
Роман не знал, кто такой Феноген, и спросил:
— А кто такой Феноген?
— Не знаешь — и не надо! Погиб он, говорят.
— Но на обелиске нет фамилии Пронова.
— Это я Пронова, а он — Крыж. Феноген Крыж.
— Да, есть такая фамилия на памятнике.
— Э, лучше бы там была фамилия Пронова.
— Ваш муж — Пронов? Погиб?
— Да. И мое место — рядом с ним. Только с ним. А нас нет на памятнике.
— Но вы ведь живая…
— Нет, парень. Я вместе с Иваном погибла. Они и меня убили, проклятые изверги. И нам с Иваном надо бы в одной могилке быть. А я вот копчу небо… Будь оно все на свете трижды проклято, если нет правды!
Роману жутковато было слушать старую женщину, он впервые встретился с откровенным отчаянием, пугающим душу. И уже по-иному смотрел на старуху, какою стращали в сельских хатах малых ребятишек. Он подумал, а сколько еще таких Проних на земле, потерявших мужей и братьев, отцов и сыновей! И может, каждая вот так, как Евдокия Сергеевна, кричит от неизбывной боли и от кровоточащей памяти? Одно дело, когда говорится об этом на собраниях, в лекциях и докладах, и совсем иное, когда слышишь крик, исполненный тоски и обиды. Ему хотелось переменить тему разговора, но не находил никакого способа, пока не вспомнил, что кто-то из ребят говорил, будто бы у этой старухи есть ветхая рыбачья лодка, почти шаланда.
— Евдокия Сергеевна, мне сказали, что вы хотели бы избавиться от старой лодки?
Пронова подозрительно глянула на Романа и категорически ответила:
— Мне баркас не мешает. Ты лучше говори, зачем пришел. Нечего мне зубы заговаривать! Да, поплакала я перед тобою, так это потому, что ты прикоснулся к самому больному месту.
— Нужна комната для одного хорошего человека. Вот та, с выходом на улицу. Человек мирный, бывший солдат…
— Все знают, что отдыхающих не держу. Не хочу, чтобы говорили: старая ведьма живет за чужой счет.
— Но он хочет поселиться для постоянного проживания и лечения.
— Хорошо, конечно, что мужчина. С ним не слишком много мороки. Не пьяница? Не дай бог — пара Борису Латову!
— Да нет, непьющий он, — смело заверил он, взяв на себя ответственность. — Он без ноги, инвалид.
Прониха сразу изменилась.
— Нет, этот постоялец — не для меня, — сказала решительно, и Роман сразу сник, поняв, что дело не выгорит. — Сама еле шкандыбаю, а тут еще одноногий человек. Ведь хочешь не хочешь, а ему нужно будет помогать. Нет, парень, иди с богом.
— Эх, Евдокия Сергеевна! А еще говорите, брат погиб на войне, мужа убили… Может, где вместе на войне были, а вы… Несправедливо!
— Ты, аспид, брата не цепляй к мужу: Иван был красным командиром! А где ему памятник? Где его имя? Ты говоришь о справедливости! Ты взрослый, а слепой. Оглянись вокруг и покажи мне справедливость. Может, Магаров соблюдает справедливость: кто не работает, тот не ест?
— Бабуня Евдокия, да что вы на меня напали? Что я, ревизор, что ли?
Прониха умолкла, даже усмехнулась, потом уж назидательно объяснила ему:
— Не ревизор, не следователь, не прокурор. Я к тому, чтобы ты смолоду был зорким, коли говоришь о честности да справедливости! Болтунов и без тебя всплыло на поверхность больше чем надобно.
— Вы бы потише. За такие слова…
— И опасаться тебе не к лицу. Смелее должен быть. Я вот ничего и никого не боюсь, потому как не живу. Но ты молодой, твоя жизнь впереди, вот и учись смелости да зоркости. Тогда никто тебя не собьет с пути… Да иди уж, иди! Вижу, как нетерпеливо оглядываешься. Ступай.
Роман сорвался с места и побежал со двора сердитой вдовы, которая столько ему наговорила, что даже страшновато стало. Оно хоть и правда, а не принято об этом так вслух…
Забежал в гараж, где отец ремонтировал свой газик, сказал, что возьмет мотоцикл и поедет в степь к дядьке Федосу. Отец разрешил, но просил не гонять на больших скоростях.
Роман не мог поехать к старому чабану Чибису без ребят. Поэтому он, не теряя зря времени, а оно сегодня особенно быстро летело, помчался на тот маленький пляжик возле Лихих островов, где купались только старшеклассники да кое-кто из сельской молодежи. Ребята были на месте и сразу же пристали к Роману: зачем его вызывала тетка Варвара? Не расспрашивала лишь Тоня, гордо отвернувшись от Романа, она стояла отстраненно и делала вид, что ей совсем неинтересно, о чем беседовала с ним приемная мать Ляли. Но он дал слово, что о разговоре никто не будет знать, и поэтому выдумал историю о героической рыбацкой шаланде, которая догнивает на подворье старухи Проновой. Оказывается, ее муж, красный командир, высаживал на ней десант и погиб.
Ребята как-то не очень заинтересовались этой историей, но Роман про себя отметил: вообще, надо бы заняться мужем Проновой, красным командиром, и, может быть, написать о нем в газету.
Тоня же скептически пробормотала:
— Ври больше! У Проновой муж — красный командир! Хе, да она на всех смотрит враждебно, будто мы все ее враги.
И тут Роман, может быть впервые, посмел возразить Тоне:
— В том-то и дело, что мы все так думаем, как ты. А кто хоть немного поинтересовался ее судьбой? Что мы знаем об этой старухе?
До чабанской бригады дядьки Федоса езды на мотоцикле не более двадцати минут, но Роман, усадив товарищей, предупредил, чтобы держались: ехать придется на большой скорости по ухабистой дороге.
Впереди, у самого леса, вился синеватый дымок, а по скошенному полю разбрелась отара. Навстречу мотоциклу мчались две небольшие, кудлатые и злющие собачки — Рябко и Барбос. Тоня согнулась в коляске и натянула на себя тент. Дима поджал левую ногу, а Леня чуть не свалился на Тоню, отбиваясь от собак. Дядька Федос вышел из будки и, успокоив разгоряченных собачек, провел гостей в тень от брички.
— Ваш десант вовремя высадился! — весело проговорил дядька Федос, встречая ребят. —
