С т е п а н (приподнимается на печи). Вот угодил в баталию!
Ш и л о (замахивается чубуком). Беги, щенок, пока по голове не заехал!
Ш п о н ь ка (хватается за чубук). Бей его, руби его!
Г а в р и л о. Караул! (Убегает.)
Ш и л о (оборачивается). А, так-то ты! С тобой по-честному, а ты, гляжу, по- собачьему лаешь! Прочь!
Ш п о н ь к а (испуганно). Не пущу! Не пущу! Ох, убьет!
Ш и л о (грозно). Пусти же, не то таких тумаков надаю!
Ш п о н ь к а. Не пущу! Ох, спасите!
С т е п а н (с печи). Караул!
Держась за чубук, Шило и Шпонька воюют в хате. Шпонька ближе к двери.
Ш и л о. Пусти же!.. (Вырывает чубук, Шпонька отлетает к двери, а Шило к печи и, размахнувшись чубуком, задевает Степана по лбу.)
С т е п а н. Ой, убил, убил!.. (Спрыгивает прямо под ноги Шпоньке, тот падает.)
Ш и л о. Вор, вор! Держите!
С т е п а н вырывается и бежит к выходу; за ним Шило. В дверь входит р а б о т н и ц а с миской творогу, за нею — х о з я й к а с миской сметаны; Степан с разбегу сбивает работницу с ног; та падает с миской вместе; в двери Степан выбивает у хозяйки миску со сметаной, которая опрокидывается ему на голову.
Ш и л о бежит за ним. Шум. Все кричат: «Ой, разбойники! Лови! Хватай! Вор!»
Ш п о н ь к а и П р и с ь к а.
Некоторое время оба лежат. Первой поднимается Приська.
П р и с ь к а. Ох, беда! Ох, матушки! Что же это такое?
Ш п о н ь к а (поднимает глову). Жив я или умер?
П р и с ь к а. Ох, не знаю, батюшка, не знаю…
Ш п о н ь к а (ощупывает себя). Может быть, я уже на том свете? А? (Поднимается.)
П р и с ь к а. Не знаю, батюшка, не знаю! (Стремглав убегает.)
Ш п о н ь к а (вскакивает). Нет, кажется, жив еще. Слава тебе, боже! Помяни, господи, царя Давида и всю кротость его! (Осматривается.) Насмерть перепугали. (Трясется.) Придется к знахарке идти… Хоть бы чарку водки, не то пропаду, ей-богу, пропаду! (Увидел на столе чарку.) Что это? Вот и она! И полная, ей-ей, полная! (Подходит и присматривается.) Действительно, хороша на цвет — красноватая, должно быть, шафраном подкрашена? (Нюхает.) Нет, не заметно, но чем-то приятным отдает… (Сплевывает и отходит напевая: «Прескверная печаль…») Тьфу! Томит, точно перед смертью… точно кошки в животе скребут! Нужно же было с этим чертом поругаться! Чокались бы мы с ним да чокались… (Подходит к двери, прислушивается и напевает: «…меня иссушила», затем снова возвращается к чарке.) А не попробовать ли, а? Немножко. Он и не узнает! А может быть, его уже и убили? (Берет чарку и снова ставит на стол.) Нет, ну ее! Вдруг застанет, — обязательно потянет в суд как вора! Принес же его сюда нечистый с запеканкой! Да еще и выставил на искушение… Разбить ее к черту, чтобы и следа не осталось! (Берет сапог и нацеливается в чарку.) Вот только посуды жалко. (Опускает сапог.) Ей-богу, не выдержу! Сил нет, как выпить хочется! Что если пригубить, — действительно ли это горилка? (Пробует.) Она! (Облизывается.) Если бы он не затрагивал моей дворянской чести!.. Но ведь и я тоже ругался. Грех, конечно, что из-за онучи подняли бучу! А? Нешто выпить, черт побери, чтоб не тянуло? (Осторожно поднимает чарку и оглядывается.) Пить или не пить? Даже рука дрожит, будто в сражении… (Подносит ко рту.) Пить? Эх, один конец: что будет, то и будет, — выпью! (Сразу опрокидывает.) Кха! Будто на свет родился! (Ставит чарку на стол.) А теперь можно и колбаской закусить. (Берет из погребца колбасу и, услышав, что кто-то идет, быстро садится за стол и весело напевает: «Она меня, молодого, вовсе с ног свалила!»)
Ш и л о и Ш п о н ь к а. Ш и л о (про себя). Удрал проклятый дед; весь в сметане, скользкий, — никак не удержать! Откуда этот дьявол взялся? Так и метнулся в поле без шапки. Напугал, чертов сын, и хозяйку, и работницу; все они где-то попрятались, так что и не сыщешь! (Шарит по полкам.) И хоть бы хлеба кусок… Есть хочется, хоть плачь! (Смотрит на чарку.) Смотри, высохла! Словно вылизал кто-то! Гм-гм! Это, значит, подбрил по-солдатски! (Подмигивает в сторону Шпоньки. Шпонька невозмутимо уписывает колбасу.) Эге-ге! Что он там лопает, а? Ну не мерзавец ли? Выпил мое добро, а теперь закусывает. И чавкает еще…
Ш п о н ь к а (в сторону, но громко). С чесноком положили; некоторые это любят, а я — нет.
Ш и л о. Еще и дразнит! Действительно чесноком пахнет… Впрочем, мне-то что до того! (Сплевывает.) Словно три дня не ел!
Ш п о н ь к а. Вот доем эту колбасу и за вторую примусь!
Ш и л о. Этак он, пожалуй, все сожрет: у него не глотка, а прорва… Ишь, лопает, как цыган мыло…
Ш п о н ь к а (разламывает второй круг колбасы). Ого! С печенкой и с сальцем, это моя любимая!
Ш и л о. С печенкой! А? Попросить у него или попросту из рук вырвать? Впрочем, ну его! Трубку, что ли, пососать, авось, аппетит отобьет. (Достает кисет и набивает трубку.)
Ш п о н ь к а (в сторону). Теперь бы по второй выпить! Ах!..
Ш и л о (высекает огонь). Ну и продрог, точно щенок под дождем! За печенки даже тянет!.. Будет, — нужно кончать! (Высекает огонь.) Ай-ай! Ну, не дураки ли мы с тобой, друже?
Ш п о н ь к а (жует). Может быть, кто и дурак, а я — нет!
Ш и л о (вынимает бутылку). Здесь такая благодать, а мы с тобой надулись, как сычи, да и выхаживаем друг перед другом…
Ш п о н ь к а (косит взглядом на бутылку). Ох-ох!
Ш и л о. И колбаса есть, и чара, а у нас идет свара…
Ш п о н ь к а (смотрит на бутылку с вожделением). О-ох!
Ш и л о. Вот бы нам, как прежде, — чок да чок! и колбаске дорожку смачивать, а вместо того…
Ш п о н ь к а (исподлобья). А кто виноват?
Ш и л о. Ведь ты начал.
Ш п о н ь к а. Не я, а ты! Я сказал только, что Хапай схватил, а ты и пошел: и лжешь, и такой, и сякой, и дворянство задел…
Ш и л о. Будет вспоминать! Оба не без греха! Знаешь, что друже? (Поднимается и взбалтывает бутылку.) Помиримся! Разве не грех на старости лет дружбу разрывать?
