подступающим темно-синим сумраком. Тихо смеявшаяся Айлэ тянула его за собой, по каменным и деревянным лестницам, тянувшимся вдоль стен и уводившим куда-то вверх.
Наследник Аквилонии и его спутница проскочили галерею для стражи, разминувшись с дозорными, многозначительно пожелавшими им вслед доброй ночи, и через узкий арочный проем выбрались на открытую площадку, нависавшую над сходившимся под углом стенами бастионов и огражденную рядом зубцов высотой в половину человеческого роста. Под этим каменным выступом, как разглядел Коннахар, тянулся отвесный обрыв, чье дно тонуло в сгущающихся тенях. С трех сторон площадку окружало вечернее небо и медленно остывавший воздух, с четвертой – стена башни, отчего возникало впечатление, будто балкон парит над окрестными горами.
– Мы летим, – шепотом сказала рабирийка. – Я заметила это место сегодня днем, когда нам показывали крепость, и сразу подумала – вот бы придти сюда на закате.
Она забралась в проем между зубцами и встала там, предоставив ночному ветру трепать ее черные волосы и широкие рукава платья. В чуть захмелевшую голову Конни вдруг пришла шальная мысль: сейчас девушка шагнет со стены, обернется птицей и умчится за реку, к темным лесистым холмам. Вон они, Рабиры – звериными холками горбятся на другом берегу Алиманы, молчаливые и замкнутые в своих тайнах.
На вершине одного из холмов замерцало, разгораясь, одинокое красноватое пятно. Кто-то жег костер, и тот напоминал приоткрывшийся глаз дремлющего хищника.
– Слезай, – Коннахар настойчиво подергал замечтавшуюся подругу за край подола. – Пройдет всего день, и мы взглянем на Орволан с полуденного берега. Я тебе сказал, как нам повезло? Ради расширения кругозора моей милости Просперо берется устроить поездку в Рабиры. С каким-то обозом, который вскоре прибудет сюда. Готов поспорить, отец даже не подозревает, что пуантенцы вовсю приторговывают с твоими сородичами.
– Воистину, мир меняется, – Айлэ оперлась руками на плечи стоявшего внизу молодого человека, намереваясь спрыгнуть. Конни подхватил ее за талию и бережно поставил перед собой, не выпуская из объятий. – Еще лет двадцать назад сама мысль о том, чтобы отпрыск человеческой расы вознамерился разделить судьбу с рабирийской девицей, не испытывая опасений за свою жизнь…
– Я опасаюсь, – пробурчал Коннахар, зарывшийся лицом в густые локоны девушки и в который раз пытаясь угадать – о чем напоминает исходящий от ее волос пряный горьковатый задах? – Постоянно опасаюсь потерять голову, наделать глупостей или надоесть тебе. Но почему-то именно это со мной и происходит, – обескураженно закончил он. – Знаешь, я не хочу возвращаться к гостям, а ты?
Рабирийка рассеянно покачала головой влево-вправо, но, дабы ответ стал более определенным, негромко произнесла:
– Зачем нам куда-то идти? Почему бы не остаться здесь… где нет никого, только небо… и ночь… и мы с тобой…
Каждое ее слово отделялось от предыдущего все более длительной паузой, ибо крайне затруднительно одновременно говорить и целоваться, да и смысла в гривуазных беседах более не имелось.
Оба прекрасно знали, ради чего посреди ночи явились на сторожевую башню. Конни запоздало пожалел, что не догадался захватить с собой плащ или какое-нибудь покрывало – все-таки камни не в силах заменить удобной постели или брошенной на пол шкуры.
Впрочем, имелись кое-какие соображения, искупающие любые неудобства. Чувство полного одиночества, словно в мире уцелели только двое совершенно потерявших от любви голову молодых людей, и близость загадочных Рабирийских холмов, с которых порьгв ветра иногда приносил волну насыщенных сладковатых ароматов неведомых ночных цветов.
Две тени на вершине башни замка слились воедино, и вскоре исчезли за зубцами, надежно скрытые наступающими сумерками.
Примерно в то же время, когда наследник Аквилонского престола и Айлэ Монброн обратили ровные и нагревшиеся за день плиты дозорной площадки одного из равелинов крепости Орволан в подобие ложа, смотревшая из узкого окна на догорающий закат женщина спокойно и убежденно заявила:
– Ты злоупотребляешь его неопытностью и доверием к тебе. Мне это не нравится.
– Я просто хочу оказать сыну моего давнего друга незначительную услугу, – откликнулся пуантенский герцог, расположившийся за столом и составлявший на расстеленном перед ним листе пергамента какое-то недлинное послание. Возле дверей конюшни нижнего двора фыркал оседланный конь и дожидался гонец, коему надлежало доставить письмо, как только оно будет подписано и запечатано. – И я не втягиваю Конни в какую-нибудь опасную авантюру!
– Да, – согласилась Адалаис Эйкар, по-прежнему созерцая постепенно исчезающие в темноте очертания далеких гор. – Не втягиваешь. Но и не препятствуешь. Наоборот, способствуешь его начинаниям, используя принца в своих целях.
– Разве плохо, если наследник трона будет слегка мне обязан? – поднял бровь Просперо. – Это упрочит наше положение при дворе…
– Поправь меня, если я ошибаюсь, – в мелодичном голосе Адалаис зазвучала откровенная насмешка. – В королевстве не сыщется второго человека, чье слово имело бы такой вес в Тарантийском замке и во всей Аквилонии. Уж меня-то не пытайся обмануть.
– Коннахар носится со своим безумным замыслом, и ради исполнения задуманного ему необходимо попасть в Рабиры, – Леопард вывел последнюю строку, перечитал текст и согласно кивнул. – Я обеспечил ему ровную дорогу. Ежели при том он поспособствует родной стране и лично мне – очень хорошо. Не получится – тоже не беда. Согласись, Адди, попытаться-то стоит?
– Тогда почему бы тебе не отправиться туда самому? – разумно возразила герцогиня.
– Потому что я считаю нужным и полезным, чтобы там взглянули на мальчика, задумались и сделали выводы, – внушительно произнес Пуантенец, запечатывая письмо и протягивая руку к стоявшему на краю стола бронзовому колокольчику. – И ты напрасно беспокоишься за Конни. Ему не угрожает ничего… кроме собственных возвышенных чувств, коим он по юношеской горячности уделяет слишком много хлопот.
Адалаис Эйкар молча опустила веки, показывая, что по-прежнему не одобряет затеи супруга, но не испытывает желания с ним спорить.
Часть 2
