Возможно, у них сейчас все в жизни вверх дном, но ведь у меня самой такое бывало, так разве кто-то из нас может заявить, что круче другого?
В конечном счете все мы одинаковые. Дорога к счастью проходит через сострадание – сегодня я в это верю и понимаю, что у каждого человека в любой момент может начаться черная полоса, но даже если мы и не рухнем вниз после взлета, мы все равно ничем не лучше остальных.
Я любовалась искусством востока в галерее на Ньюбери-стрит и вдруг, завернув за угол, увидела фарфоровую вазу эпохи Мин, на которую был направлен яркий свет, а в нос ударил сильный запах полироли. Какое-то смутное ощущение вертелось практически на кончике языка, но я не могла вспомнить… Ваза и полироль… И тут я все вспомнила.
Вспомнила, как стояла в коридоре нашего дома на Саут-Бэттери-стрит рядом со столом, вдыхая запах полироли. Наверное, домработница натирала в то утро мебель. Я вдыхала едкий запах и прислушивалась к бормотанию за дверью. Умирал мой папа.
Он умирал и просил привести меня. Да, это я уже вспомнила… Но было что-то еще. Я прищурилась, глядя на вазу… Что-то связанное с вазой…
Я стою в коридоре, все остальные уходят. Доктор все еще что-то вещает маме приглушенным обеспокоенным голосом, а за ними следуют двое мужчин в деловых костюмах. Взрослые, как обычно, не обращают на меня внимания.
Двери в спальню закрыты. Мне хочется зайти внутрь, словно я чувствую, что что-то происходит именно в этот момент, и при виде запертых дверей у меня сердце разрывается на части, меня словно кто-то подталкивает… Я делаю шаг, берусь за ручку… Она сделана из стекла… И в тот момент, когда я до нее дотрагиваюсь, раздается голос матери:
– Эбби, спускайся!
Я отдергиваю руку так быстро, словно обожглась.
– Иду, мама! – кричу я и не двигаюсь.
– Эбби, ты слышишь меня, детка? Спускайся немедленно!
Я стою в коридоре, замерев в нерешительности и не спуская глаз с двери. За ней мой папочка, и если я открою дверь, то он захочет меня видеть. Если я открою дверь, то мне не придется больше быть сильной, я смогу плакать и плакать без конца, а папа мне слова не скажет, потому что ему так же, как и мне, грустно от того, что он умирает и оставляет меня. Я просто знаю, что это так. Папе наплевать, что они не разрешили мне войти. Папа скажет…
– Эбигейл!
– Да, мамочка! – Я вздрагиваю и отворачиваюсь от двери в последний раз. На столе стоит ваза. Дорогая, нет, даже бесценная. Меня всегда учили, что вещи играют очень важную роль в нашей жизни.
Я поднимаю вазу и изо всех сил швыряю об пол.
Глава двадцать первая
Проработав почти десять лет «мадам», я начала задумываться о будущем. Ну, не о будущем мира, а о своем будущем.
Я пользовалась популярностью. Меня все знали. В «Бостон мэгазин» даже напечатали статью обо мне. Разумеется, не об Эбби. Эбби оставалась моим секретом. Статья была посвящена Персику и описывала меня как Персика.
Бармены в самых модных клубах знали меня по имени. Я много зарабатывала, была независима и счастлива. Ну, я хочу сказать, что должна была быть счастлива при такой жизни.
Зато Бенджамен счастлив не был, о чем вполне ясно высказался.
– Слушай, Эбби, я тут думаю организовать собственную мастерскую с парнем из нашего училища. После окончания, разумеется. Откроем свое дело где-нибудь в Калифорнии.
Калифорния. Я ощутила приступ паники, даже под ложечкой засосало.
– А почему не здесь?
Бенджамен пожал плечами.
– Ну, он оттуда родом, кроме того, там полно работы. Дома в викторианском стиле в Сан-Франциско и все такое…
Поскольку я перепугалась, то моей первой реакцией было напустить на себя важный вид и настаивать на своем. Когда я читаю нотации, со мной противно иметь дело, но я начинаю капать на мозги, только когда чего-то боюсь.
– Какая чушь! На востоке тоже навалом работы для реставраторов. Здесь есть здания и постарее.
Он едва удостоил меня взглядом. Мы завтракали в «Свиссотель» на Лафайет-Плейс. Бенджамен развернул газету рядом с круассаном и стаканом свежевыжатого апельсинового сока и уделял ей столько же внимания, сколько и мне.
– Не знаю почему, но там работы больше, – буркнул он, изучая заголовки. – Кроме того, у этого парня куча полезных знакомств где-то в Морро-Бэй.
Я свернула салфетку и положила ее на колени.
– А как же я?
Он медленно сложил газету, сделал глоток кофе, откинулся на спинку стула и наконец посмотрел на меня:
– Что ты имеешь в виду?
– А как же я? Как же мы? – Я едва не переходила на визг.
Бенджамен задумался на минуту, а потом сказал:
– Я не уверен, что есть «мы», Эбби. Есть ты и я, когда ты хочешь, чтобы я был рядом. Какое-то время меня все устраивало, и это было здорово, не пойми меня неправильно, но я уже готов вырасти.
– О чем ты? – Вообще-то я знала, о чем он. – Ведь это ты всегда решаешь, когда прийти и когда уйти. Это ты не хочешь переехать ко мне.
Бенджамен улыбнулся, но в его улыбке не чувствовалось особой теплоты.
– Я могу решать что-то в тех рамках, куда ты меня сама загнала, – сказал он. – Посмотри правде в глаза, Эбби. Я нужен тебе, когда никого больше нет рядом. А не тогда, когда квартира полна твоих поклонников. Когда тебе грустно, одиноко или тебя мучает похмелье, я тебе нужен. В остальное время вполне достаточно Сиддхартхи и Соблазна. Остальное время ты проводишь с более важными людьми.
– Неправда! Ты для меня и есть самый важный человек! – Я не осознавала, что это так до этой самой минуты.
– Докажи. – Голос Бенджамена звучал холодно и бесстрастно. Таким тоном он мог бы обсуждать один из заголовков в газете.
– Каким образом? – Я снова встала на дыбы. – Я не собираюсь переезжать с тобой в Калифорнию!!!
Бенджамен быстро огляделся, и я поняла, что произнесла последнюю фразу слишком громко и резко, возможно, даже потеряла контроль над собой.
– Прости, – сказала я уже тише, но совершенно не чувствуя раскаяния. – Но ты не можешь меня заставить переехать…
– И не собираюсь. – В уголках его губ притаилась улыбка. – Вообще-то я и сам не уверен, что хочу туда ехать.
– Так ты сказал это, чтобы меня раззадорить?! – снова завелась я.
– Нет. – Бенджамен перегнулся через стол и положил руку поверх моей. – Тихо, Эбби, успокойся. – Его рука не сдвинулась с места, хотя я пыталась вырвать свою. – Просто послушай меня, ладно? Я люблю тебя, но мне не нравится твой образ жизни. И мне нужно знать, что так не будет продолжаться вечно, но я не уверен, что ты можешь это гарантировать. Думаю, тебя все устраивает – вот в чем проблема.
Но я зациклилась на первой части монолога:
– Ты меня любишь?
Теперь улыбка стала настоящей и теплой.
– Да, я тебя люблю.
– Ой. – Я прекратила вырывать руку. Как мило. Может, я слишком романтична, особенно для человека моей профессии, но это действительно мило.
