Так вот почему никто не решился войти! Видимо, ребята приоткрыли было дверь и тотчас захлопнули. Черт!
Похоже, я перестаралась. Пяти уток хватило бы с лихвой.
– Что же вы не заходите?
Трясогузка рывком распахнула дверь да так и замерла на пороге с открытым ртом. Складка под ее подбородком вздымалась и опадала, как у лягушки.
По классу разгуливали и порхали штук пятнадцать уток. Пол был усеян хлебными крошками, птичьим пометом, перьями – все это при каждом взмахе крыльев взлетало вверх. Пленницы повернули головы и злобно косились в нашу сторону.
Одна из уток попыталась было удрать. На бреющем полете она устремилась в дверной проем. Проносясь возле уха Трясогузки, птица громко крякнула. Учительница взмахнула руками и нетвердой походкой вошла в класс. Там она села на пол, прислонясь к пианино, и закрыла лицо руками.
– Господи! Господи! – охала она.
Тем временем первая утка уже была на лестничной площадке и металась там, натыкаясь на стены, пугаясь собственных воплей. Еще две стартовали с заднего ряда и, тяжело взмахивая крыльями, пронеслись мимо нас, как два волейбольных мяча. Но мы уже успели войти в класс, и Фрида закрыла дверь. В последнюю секунду утки ухитрились изменить курс и приземлились на столе Трясогузки.
Катти наградила меня ослепительной улыбкой и высунула язык, так что я разглядела следы собственных зубов. Она поймала одну утку и держала за шею, чтобы та не могла ее ущипнуть.
– Ощно отщройте! – прошамкала Катти покусанным языком.
Мы принялись ловить уток. Гонялись за шипящими, орущими, щиплющимися тварями по полу и партам и одну за другой вышвыривали из окна. Птицы слетали на школьный двор, прямо к ногам изумленного сторожа, который, разинув рот, наблюдал за происходящим. Последняя утка попыталась было найти убежище на лампе под потолком. Блетан и Стефан до тех пор обстреливали бедняжку мелками, пока она, вконец перепуганная, не бросилась в открытое окно.
Когда последняя пленница была изгнана, в классе воцарилась неловкая тишина. Лампа, на которой минуту назад пыталась укрыться невинная птица, все еще покачивалась, словно от ветра, тускло освещая перевернутые парты, разбросанные тетради и учебники, стулья, угрюмо привалившиеся друг к другу, и хрустящий слой на полу – хлебные крошки, раздавленный мел, птичий помет и обрывки бумаги.
И среди этого разгрома молча, не шевелясь сидела Трясогузка, словно гигантская кукла в белом платье. Она вытянула ноги и прислонилась спиной к пианино. Если б не открытые глаза, можно было бы подумать, что она спит, сложив на животе большие красивые белые руки. Жуткое зрелище.
– Они улетели, фрекен Эрлинг, – тихо сказала Нетта.
Учительница не отвечала. Тонкие крылья носа трепетали, словно хотели унести свою хозяйку прямо в окно. Мне стало как-то не по себе. Выражение лица у Трясогузки было такое же печальное, какое бывает у моей мамы после шумного праздника, когда гости разойдутся, а она сидит и курит, одна в рассветных сумерках.
Никто не знал, что делать.
– Все прошло, – твердили мы.
Но она не отвечала.
Осторожно, словно боясь разбудить кого-то, мы расставили по местам стулья и парты. Хитрюга Пепси нацепил на указку тряпку и оттирал ею пол.
– Ну зачем нужно было так делать? – вдруг спросила Трясогузка, не обращаясь ни к кому.
Мы вздрогнули. Мы уже свыклись с тишиной.
– Это все я, – призналась я.
– Что?
– Это я их принес. Не думал, что так выйдет.
– Не думал?
– Ну, что их будет столько. Я увлекся.
– Вот как.
– На самом деле виноват я! – не выдержал Исак. Он заслонил меня, светлые вихры щекотали мне нос. – Это мои птицы.
– Правда, твои? – переспросила Трясогузка.
– Ну, то есть не именно эти. У меня никаких птиц нет, а я соврал вам, что есть. А вы сказали, чтобы я их сегодня принес, вот я и попросил Симона притащить этих.
Трясогузка ничего не понимала. Солнечный зайчик проник сквозь окно и играл в волосах Исака. Мне вдруг захотелось взять его за плечи и повернуть к себе. Но тут он сам обернулся и глянул мне прямо в глаза. Я отвела взгляд.
– Выйдите все из класса, – устало сказала Трясогузка и махнула рукой. – Я хочу поговорить с Симоном наедине.
Все ушли. Исак тоже. Катти, прежде чем уйти, дружески хлопнула меня по спине и тихонько шепнула мне на ухо:
– До шкорого, милый.
Мы с Трясогузкой остались вдвоем.
– Садись, – сказала она.
Я села на пол прямо перед ней.
Учительница смотрела на меня большими грустными глазами. Так мы и сидели, ни слова не говоря. Меловая пыль оседала на нас обеих. Казалось, время остановилось. Трясогузка молчала, а я не знала что сказать. Онемела под взглядом этих глаз, похожих на грустные прожектора. Это было невыносимо. Молчание все длилось.
– Ты ведь понимаешь, мне придется вызвать твоих родителей, – сказала наконец Трясогузка. – Магистр Дува рассказал мне вчера, что ты учинил в раздевалке девочек. Ужасно! А еще списывал! За считанные дни ты натворил столько, сколько у нас прежде за год не случалось. Охо-хо!
Наконец она меня отпустила.
Но пообещала зайти к нам домой поговорить с мамой. Круг сжимался.
Охо-хо!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Трясогузка заявилась ровно в четыре. В светлом плаще с меховым воротником, с цветастым зонтиком в руках она едва тащилась вверх по пригорку, то и дело поглядывая на небо, где собирались жуткие черные тучи, похожие на толстых дядек на похоронах.
Я пряталась в можжевельнике и заметила ее издалека. Я давно ее поджидала, даже ноги замерзли. Надо обязательно подслушать, о чем они с мамой будут говорить, а может, придется и вмешаться.
Трясогузка нерешительно остановилась у нашей калитки, оглянулась на развалюху, у которой Ингве припарковал свой помятый 'фиат'. Сквозь брешь в изгороди она заметила Аксельссона. Он как раз прилаживал крышу на один из оскальпированных ульев.
– Извините, – окликнула учительница.
– Чего вам? – отозвался Аксельссон, прекратив колотить молотком.
– Простите, не здесь ли живет семья Кролл?
– Вы что, из больницы? – не без задней мысли поинтересовался старикашка.
– Простите, из какой больницы? – удивилась учительница.
– Может, вы пришли забрать того полоумного старикана?
– Какого старикана?
