какую-то помощь?
Которую так и не получила. На её беду, рыцарь оказался суррогатным. Рыцарь заботился только о себе. Рыцарь отвёрг её в последний момент, забрав надежду и силы на сопротивление. Как только с моих губ сорвалось категоричное «нет», законы этого мира взяли верх, поглотив искорку, которая теплилась в ней, которая была ещё способна её спасти.
Я стал убийцей дважды.
Слишком много для одного вечера...
Деревянные стены комнаты, в которую я попал, были сплошь исписаны чёрным химическим карандашом. Большинство надписей показались мне совершенно бессмысленными (попадались ещё и какие-то руны), но некоторые буквы всё-таки складывались в простые, но страшноватые словосочетания: «Дьявол здесь», «На помощь», «Убить маму». Да уж, Алесса вряд ли обожала свою шизанутую мамочку. Я без интереса посмотрел на вновь изменившуюся обстановку и пошёл вперёд, к видневшейся в глубине комнаты двери. После всего, что случилось, мне было всё равно. Я бы не удивился, даже если оказался в покоях Папы римского.
В углу комнаты стоял низкий столик. Под ней, забившись в самое глубокое место, хныкала девочка. Школьная форма на ней была поменьше, да и сама она не вышла возрастом – лет восемь-девять. Она скрывала от меня своё лицо, уткнувшись носом в накрахмаленную манжету, но я узнал её. Вот так Алесса Гиллеспи выглядела лет пять назад. Ещё до того, как познакомилась с жаром огня... но и тогда её жизнь была не сахар. Иди домой, воришка, тебе здесь делать нечего. Ей ничего не оставалось, кроме как залезть под спасительный покров столика, туда, где никто не насмехался над ней, не бил и не заставлял совершать непонятные и страшные вещи...
Мысль мелькнула мимо и рассыпалась. Призрак девочки исчез, оставив меня одного.
Дверь напротив меня скрипнула и отворилась сама собой. Я прошествовал в проём с замиранием сердца. Что на этот раз? Восставшая Сибил, жаждущая мести? Мёртвые собаки с текущей из пасти слюной? Иглы под ногти? Дыба?
Ничего этого не было. В наглухо изолированной комнате находился только видеомагнитофон, лежащий под старым телевизором. На чёрной пластмассе корпуса в одеянии из пылинок лежала видеокассета. Такие вещи были в диковинку в семидесятые годы, но уже не удивляли до обморока. Видать, прогресс дошёл и до Тихого Холма.
На панели замигал красный огонёк. Я знал, что должен сделать. Я не хотел этого, но выхода не было.
Кассета беззвучно юркнула в прорезь под нажатием моих пальцев. Экран замерцал синим сиянием. Я ждал уготованной мне участи, тупо глядя на перемежающиеся черно-белые полосы.
Раздался щелчок, и изображение пошло. До того плохого качества, что я поначалу ничего не разобрал. Какая-то смутная тень, маячащая в середине... Сквозь шипение из динамиков я слышал осколки слов и фраз, из которых никак нельзя было слепить что-либо вразумительное. Но потом картина стала чётче, и я узнал ту, которая несколько минут назад просила меня о помощи, исходя кровавыми слезами.
Лиза на экране сидела за каким-то столом, уткнувшись лицом в руки. Я не видел её лица – только волосы, рыжие и прямые, которые падали на плечи. В своей сестринской форме. Лиза, кажется, плакала - а может, это дёргалось само изображение. Её голос доносился до меня хрипло и искажённо:
- ... всё ещё необычно сильный жар... не могла прощупать пульс...
Она кому-то рассказывает? Я не видел человека, который сидел по эту сторону объектива.
- ... но она всё равно дышит, очень тяжело... Почти вся кожа обуглена. Когда я меняю бинты, вижу только кровь и гной...
Значит, Лиза ухаживала за Алессой, когда её принесли в госпиталь, обескураженно подумал я. И ей это давалось нелегко. Она была слишком чувствительна, чтобы день за днём видеть невыносимые страдания девочки.
Изображение опять начало заносить «снегом». Голос отдалился:
- Почему? Что ещё удерживает этого ребёнка живым?!
Лиза окончательно исчезла за грядой помех, и последнее, что я услышал, был её отчаянный выкрик:
- ... не могу больше терпеть... пожалуйста!..
Плёнку зажевало. В недрах аппарата послышался режущий звук, и экран погас. Впрочем, ему незачем было больше работать. Своё дело он сделал.
Я поднял голову. Только что впереди была стена. Теперь там появился разлом. Не широкий, но я мог протиснуться.
«Алесса... Почему ты так жестока?»
Лиза жалела её, хотела помочь. Она сделала всё, что от неё зависело, чтобы облегчить страдания Алессы. И вот... благодарность. Девушка превратила её в чудовище. В то время как я спокойно разгуливал по её внутреннему миру, рассматривая записи и расстреливая людей. Несправедливо...
Подойдя к разлому, я увидел за ней свет от тусклой керосиновой лампы. Посреди комнаты стояла железная койка с ремнями для умалишённых. Но человек, который лежал на койке, не был похож на умалишённого. Не кричал, не вырывался, даже не шевелился. Лицо было старательно прикрыто куском белой ткани, но я увидел руку пациента, выглядывающую из-под покрывала. Лучше бы не видел. ЭТО походило скорее на фаршированное желе, чем на человеческое тело.
Пока я боролся с потугами к рвоте, откуда-то справа зазвучал спокойный женский голос:
- Что ж, всё идёт согласно плану. Пока он находится в чреве, он надёжно защищён.
Далия Гиллеспи. Это была она. Она сожгла собственную дочь... теперь стояла в палате, где Алесса лежала полуживая-полумёртвая, и довольно потирала руки.
- И когда он выберется?
Это уже другой голос, мужской. Густой бархатный баритон, в котором сквозят металлические нотки. Где-то я слышал эту сухую речь с мэнским выговором. Я прижался глазом к проёму, но так и не смог никого увидеть. Хотя угол обзора вроде был шире некуда.
- Есть проблемы, - сказала Далия. – Половина её души потеряна. Вот почему он пока недвижим. Нужно ждать, пока обе половинки снова не сольются и душа не перестанет скрываться под внешней оболочкой.
О чём они говорят? И, чёрт побери, где они сами?!
Внезапно я понял. Я не видел разговаривающих, потому что их здесь не было. Это были не люди, а призраки. Отпечаток давно минувших событий, сохранённый в памяти Алессы. И я сейчас становился свидетелем разговора, который, быть может, происходил многие годы тому назад.
И я наконец узнал мужчину. Да, я уже слышал этот говор, но во время наших недавних встреч Кофманн был напуган до оседания голоса, поэтому я не сразу узнал обычный тон доктора.
- Ты хочешь сказать, что это не сработает? Мы так не договаривались!
В голосе Кофманна слышалось разочарование и возмущение. Далия поспешила её успокоить:
- Нет. Нужно просто немного выждать. Не бойся, обещание не будет нарушено.
Чёрт знает что! Я не понимал ни слова. Мой взгляд снова зацепился за изжаренную руку, но на этот раз я смог увидеть сквозь почерневшую кожу поверхность ржавой больничной койки. Ещё один призрак...
- Но ведь сейчас она очень слаба, считай что её почти уже нет, - Кофманн заговорил более спокойно, - долго мы ждать не можем. Если у нас не получится найти эту половинку души...
- Всё будет, - Далия уверенно прервала доктора. - Ребёнок, в котором заключена половина души, сейчас чувствует боль... и зов – зов Тихого Холма. Зов приведёт его туда, куда нужно, и когда нужно.
- Но это будет нескоро, - Кофманн говорил полувопросительно-полуутвердительно. На том диалог кончился. Обожжённое тело, лежащее на койке, поблекло, затуманилось в свете лампы и исчезло. Исчезли и голоса. Убедившись, что никого не осталось, я пролез через проход...
... и увидел печать Самаэля во всю стену. Не красную, а чёрную. Печать светилась темнотой – именно так, не светом, а темнотой. Она пожирала остатки лучей, которые задержались в комнате. Отсюда не было выхода. Панически обернувшись, я увидел, что исчез и проход. Стены потекли вниз, как краска, расплесканная на стекле. За ними были голые остовы красноватых решёток.
