Живущий

муравейник. Она обещала дать мне черную краску.

— У тебя волосы, как разлившийся мед. — Он погладил рыжую макушку. — Лейла просто завидует. Таких волос ни у кого больше нет.

— Вот именно. У Живущего в целом темные волосы. Я должна выглядеть как все.

— Не хочу, чтобы ты выглядела как все. К тому же у тебя все равно не получится.

Он аккуратно стянул простыню с ее лица. Такая белая кожа. А под глазами и на носу — словно песчинки с площади Золотого Сечения…

Он провел рукой по ее щеке, шее. С трудом просунул руку под простыню — она опять завернулась в нее плотно, как в кокон, — и тут же отдернул.

— Ты снова его надела?

— Это другой костюм… — Клео торопливо раскрылась, чтобы он убедился. — Не такой, как вчера. Облегающий, ультратонкий, для чувствительного контакта. Тебе понравится… в смысле… ну, он правда совсем— совсем тоненький. И почти прозрачный.

Восьмой провел пальцем по прохладной поверхности окка[6]. Толще, тоньше — какая разница… Ему не нравилась эта гладкая пленка. Термоустойчивая, не пропускавшая ни запах, ни влагу. Делавшая одинаковыми на ощупь сосок и лобок. Разделявшая их тела.

Позволявшая им соприкасаться по-настоящему, кожа к коже, лишь в области гениталий.

Он лег рядом с ней, но не касаясь ее.

— Зачем костюм? Я что, физически тебе неприятен?

— Яппп, ты же знаешь, что очень привлекаешь меня физически! До тебя я вообще не получала удовольствия в первом слое.

— Я только что принял душ. Я не липкий, не заразный, не грязный. У меня нет кожных болезней. Ты тоже чистая и здоровая. Не понимаю, зачем ты напялила этот окк.

— Ты каждый раз…

— Я каждый раз не понимаю!

— Я надела окк, потому что… например, я могу вспотеть.

— Мне плевать.

— Это неприятный физиологический запах.

— Мне нравится, как ты пахнешь.

— Во время акта повышается температура. Кожа станет горячей.

— Мне нравится, когда ты горячая.

— Послушай! — Она села, внезапно чему-то обрадовавшись; подтянула к подбородку обтянутые окком колени. — Вот я специально спросила Лейлу. Только что. Она говорит, они со Слугой тоже всегда в контактных костюмах. Так все делают. Для гигиены и психологического комфорта. Ну… просто так принято. Ну, родной…

Он вздрогнул: когда Клео его так называла, он сразу вспоминал Ханну.

— …ну давай попробуем в этом! Мне сделали его на заказ. Если понравится, Дракон запустит их в производство…

— Дракон? Шестой?

Она кивнула.

— При чем тут Дракон?!

— Ну, он сказал, с учетом твоих пристрастий… в смысле, раз тебе так нравится тактильный контакт… наверняка таких, как ты, много, Дракон сказал, это можно сделать массовым фестивальным трендом — ультратонкие прозрачные окки… А зам Пятого обещал запустить в социо рекламные ролики — конечно, если тебе и правда понравится этот окк…

— Яппп… — Мудрейший закрыл руками лицо. — Лейла, Шестой, Пятый… Ты со всеми успела уже обсудить нашу сексуальную жизнь?!

— Не со всеми. Только с теми, кто у меня во френдах… А что?

— Ты правда не понимаешь?

— Квин. — Она раздраженно тряхнула медовыми волосами. — Конечно, не понимаю.

Она правда не понимала. Что-то в нем не сходилось: эта его гипертрофированная застенчивость, болезненная скрытность (как будто акт — какая-то неприличная тайна) — и невероятная, противоестественная, бесстыдная готовность касаться чужого тела. Это в люксурии можно быть вонючим, горячим животным — и при этом создавать восхитительный акт. Но не здесь же, не в первом слое! А он как будто бы не сознавал разницы… Она покосилась на Мудрейшего — он лежал на боку, прижав к животу колени, голокожий, нелепый, без одежды, без ок— ка, — и раздражение сменилось вдруг жалостью.

«Он ведь не подключен, — сказала она себе. — Он один, совсем один в своем теле, я должна это помнить. Он не привык делиться с друзьями, потому что у него нет друзей в списке. И даже списка нет. Невыносимая пустота. Я должна быть к нему терпимой…»

Клео взъерошила его волосы запеленатой в контактную пленку рукой. Тончайший окк. Она почти что чувствовала тепло его кожи… Зачем раздражаться? Надо ласково и спокойно ему все объяснить:

— Обсуждать с друзьями такие вещи совершенно нормально. Акт — это ведь не что-то интимное. Это делается на фестивалях и в люксурии. Это делается при всех. И со всеми…

— Не хочу, чтобы ты делала это со всеми, — сказал Мудрейший. — Обещай, что не будешь.

— Не буду. — Она с трудом сдержала улыбку.

Он был как капризный ребенок. Тыкал в нее пальцем и канючил: «моё»… Ну, то есть с первым слоем все ясно: у членов Совета должны быть постоянные женщины для «личного пользования». Поначалу это ее немного шокировало, но потом она признала, что так и правда гигиеничнее и удобнее… В любом случае она ничего не имела против того, чтобы в первом слое вступать в контакт только с ним. Да ей и в голову не пришло бы взять себе еще одного партнера по доброй воле…

Восьмой это понимал и не тревожился из-за первого слоя. Он тревожился из-за третьего. Ревновал ее к режиму люксурия. Просил даже там не иметь ни с кем актов…

Это было глупостью. Абсурдом. Неврозом. Требовать от нее воздержания в садах удовольствий!

Требовать соблюдения каких-то условий в пространстве абсолютной свободы.

Так и не убедив его в нелепости этих просьб, она стала давать обещания. Это было смешно — он ведь даже не мог проверить, — но так ему становилось спокойнее…

Он всегда замечал, когда она там. По ее лицу в первом слое. У нее становилось такое лицо, как будто ей больно. Как будто она беззвучно кричит или собирается плакать. Она не отрицала, что заходила в люк— сурию, но послушно врала насчет акта. Говорила, что акта у нее ни с кем не было. Что она навещала волчат…

Восьмой по-прежнему лежал на боку. Она обняла его сзади, животом и грудью прижалась к его спине.

— Так что, мы будем испытывать окк? Если тебе понравится…

— Мне не понравится, Клео.

— Но…

— Мне понравилось, как было тогда. В первый раз. Без всякого окка…

Он по-прежнему называл тот акт «первым разом».

Некоторое время они оба молчали. Снизу, из сада, доносились обрывки скандала. Это Лейла в первом слое общалась с новенькой — дополнительной женщиной Слуги Порядка, взятой месяц назад. Голос Лейлы, злой, но при этом как будто испуганный, срывался на визг. Голос новенькой звучал тихо, но довольно уверенно. Кроме Лейлы, визжали еще Лейлины дети.

— Скажи, что ты меня любишь, — попросил вдруг Восьмой.

— Живущий полон любви…

— Нет, не так!

— А как?