5
Я иду к нему, медленно. Он машет рукой. Он садится на корточки.
Он раскрывает объятия — как будто он большой, а я маленькая, как будто я бегу, а он ловит, как будто я вылезла из воды, а он ждет с полотенцем, как будто он уезжал и вернулся… Как будто бы мы не на севере, а на юге. Как будто бы я никогда и не вырастала. Как будто бы мы никогда и не расставались.
Как будто бы он никогда и не умирал.
— Здравствуй, папа.
С некоторых пор я совсем не боюсь мертвецов. Я бегу. Я хочу обнять его прежде, чем он исчезнет. Я хочу взглянуть в эти глаза, которые я тогда не закрыла, чтобы они смотрели на море… Я хочу спросить его, куда попадают предатели после смерти. Я хочу сказать ему, что так по нему скучаю. Я бегу к нему. Я бегу — и он меня ловит.
…Его глаза живые, прозрачные, и самую малость в голубой, как пластиковая бутылка из под аква- минерале. Его руки теплые — и весь он живой, теплый, часто дышащий, встрепанный.
С некоторых пор я совершенно не боюсь мертвецов. Но он жив — и это меня очень путает. Я вырываюсь из его теплых объятий. Я отступаю на шаг.
— Ты что, малышка? — шепчет Подбельский. — Ты что, совсем мне не рада?
6
Путь к границе был долгим, земля вязкой, а воздух густым. Но большой ребенок, которому никто не дал имени, приходил туда часто. Там, у самой границы, был пересохший глубокий колодец.
Большой ребенок спускался на самое дно и говорил с темнотой, из которой когда-то родился.
— Пускай никто не прогоняет меня, не отворачивается от меня и не задает мне вопросов. Пускай мой папа не стыдится меня и не боится меня. Пускай я стану красивым. Я загадаю: если я научусь выкладывать слова из кусочков льда, мои желания исполнятся.
7
Я жду автобуса. Он сидит со мной рядом. На остановке. На остановке в центре места сбора оленей в период осеннего гона.
В моих ушах ревут и стонут истощенные ревты.
В моих ушах пульсирует кровь, заглушая все звуки.
Сквозь этот шум я слышу наш разговор:
— Я видела тебя мертвым.
— Я ведь учил тебя всегда сомневаться в увиденном.
— Я видела твою кровь.
— Клюквенный сок, моя девочка.
— У тебя из груди торчал нож.
— Старый фокус. Спектакль.
— Твои глаза. Они были остекленевшими. Синими-синими…
— Специальные линзы. Мне не смогли подобрать мой цвет. И я выбрал синий. Цвет печали. Цвет истины.
— Ты не дышал. У тебя не было пульса.
— Есть одно упражнение. «Тишина и шумный поток». Немцы содрали его у индусов, а я — у немцев… Нужно полностью расслабить сердечную мышцу. И услышать свою тишину. А потом снова заставить ее сокращаться, чтобы кровь стала шумным потоком…
На секунду надежда — больная, пьяная, пряная — вгрызается в сердечную мышцу, всасывается через все слизистые, шипучей отравой вспенивает шумный поток, докатывается до кончика языка соленым вкусом железа…
— Все остальные… — мой рот сухой и железный. — Все остальные… — мой голос скрипит, как несмазанная дверная петля. — …Все остальные, там, в интернате, — это тоже спектакль? Они живы? Как и ты? Тоже живы?
Подбельский молчит. Он печален. Крохотные зрачки дрожат в его прозрачных глазах, как мошки в желе.
Железный вкус остается, но надежда уходит, быстро и страшно. Отступает, как океан перед цунами, оставляя за собой голое дно. Оставляя за собой камни, и водоросли, и задыхающихся золотых рыбок. Обещая вернуться волной рокочущей смерти…
— Это ты подписал контракт с Йегером. На испытание «Риттер Антворт».
Он должен ответить: «Вранье. Тебя обманули, не верь им». Он должен ответить: «Да, я. Но я не знал, что это опасно». Он должен ответить хоть что-нибудь. Но он молчит. И я спрашиваю:
— Ты хоть плакал, когда они умерли?
— Я плакал до того. Когда понял неизбежность их смерти.
Он говорит:
— Смерть невинных. Пойми. Она вечно спасает наш мир. Неизбежная жертва.
Он говорит:
— Иначе было бы просто не видно, как коварен наш враг.
Он говорит:
— Иначе ты не стала бы искать смысл. Искать вход. Искать Надю…
Он говорит:
— Я присматривал за тобой. Ты молодец, куколка. Ты научилась переходить на ту сторону. Ты отыскала границу. Ты хорошо выполняешь задание.
Он говорит:
— Ты уже у финиша. Все получится. Но учти — нам нужна только победа. Перемирие — не для нас. Мы не сложим оружие.
Он говорит:
— Ты мой лучший агент.
Я говорю ему:
— Ты убийца. Ты сумасшедший.
Папа, ты сумасшедший.
— Возможно, возможно… — Он щурит прозрачный взгляд на дорогу. — Даже наверняка. Я убийца… — Он смотрит на часы. — Где этот чертов автобус? У меня в семь из Мурманска самолет…
Я представляю себе его самолет в синем северном небе. Белый след в синем северном небе… Подбельский смотрит в иллюминатор. В его руке пластиковый стаканчик с шампанским. Он отмечает победу. Он поминает убиенных. Невинных. Он летит первым классом в сторону солнца. Он улетает к греческим скалам. В Храм Девы. В Божью страну.
А я остаюсь.
