Анна Старобинец
Переходный возраст
Ягодка-малинка,
Ягодка-малинка,
Медок,
Сахарок.
Вышел
Иванушка
Сам
Королек.
ВОСЕМЬ
Лишь через несколько лет Марина поняла, что тот день – жаркое, пронзительно- солнечное августовское воскресенье – был последним хорошим днем в их жизни. Не то чтобы счастливым – просто хорошим.
В тот день они втроем гуляли по лесу (и она почти радовалась, что купила квартиру именно в Ясенево: где еще в Москве найдешь лес в десяти минутах ходьбы от дома?) и смотрели на птиц.
Птиц было необыкновенно много; захлебываясь сварливыми хриплыми криками, похотливо разевая свои окостеневшие, древние клювы, они носились между деревьями – очень низко, почти над самой землей.
– Мам, они что, ловят тополиный пух? – спросил Максим.
– Вряд ли, – ответила она. – Наверное, они чувствуют, что скоро пойдет дождь. Птицы обычно ведут себя так перед дождем.
– Вот именно, – сказала Вика.
Максим недоверчиво оглядел безоблачное синее небо, потом – птиц. Нахмурился. Попробовал подойти к ним поближе, но птицы, возбужденно постанывая, улетели.
– Мам, а как они называются? – спросил Максим.
– Ну, наверное... стрижи? – рассеянно предположила Марина.
– Конечно, стрижи, – твердо сказала Вика. – Ты что, Максик, не знаешь, как выглядят стрижи?
– А ты что, знаешь? – огрызнулся Максим.
Обратно шли молча. Уже у самого дома Максим вдруг сказал:
– Мне тут не нравится.
– Почему? – удивилась мать. Они переехали год назад, разменяв после развода большую старую квартиру на Таганской (мужу досталась однокомнатная в Марьино, а им – “двушка” в Ясенево), и все это время ей казалось, что дети вполне довольны.
– Тут все дома одинаковые. И некрасивые.
Марина обвела глазами нудные ряды коптившихся на солнце высоток, которые торчали из пыльной газонной зелени, словно гигантские бело-голубые кукурузные початки. Между ними, преодолевая сопротивление влажного, дрожащего, словно желе, воздуха, тяжело и сонно ползали потные люди, раскаленные машины.
– Зато свежий воздух, – устало сказала она.
– Э-ко-ло-ги-я, Максик, – прогнусавила Вика.
На следующий день Максим заболел – тяжело, с высокой температурой. Врач поставил диагноз “острый отит – воспаление среднего уха”. Три недели спустя он все еще валялся в постели – ни горячие компрессы, ни капли этилового спирта, ни растирания “вьетнамской мазью” не помогали. Так что детский праздник по случаю дня рождения (Максим и Вика были однояйцевыми близнецами, и в это воскресенье им как раз исполнялось восемь) пришлось отменить.
День прошел ужасно. Максим безучастно вертел в руках подарок – водный пистолет, без всякого энтузиазма смотрел мультфильмы про космических пришельцев, много капризничал и требовал, чтобы хотя бы в день рождения ему не закапывали в ухо. Вика, узнав, что “девочки не придут”, проревела несколько часов, вечером приготовила в маленькой алюминиевой кастрюльке, которую ей подарила тетя, салат из бумажек, колбасы, кусочков ваты, Максимовых таблеток и пластмассовых морковок, попробовала накормить салатом кота Федю, была за это наказана, снова ревела, а перед сном заявила, что уйдет к папе.
Когда дети заснули, Марина поплелась на кухню. Посидела немного над чаем. Отпила пару глотков, остальное вылила. Потом вымыла посуду, умылась, намазала лицо ночным кремом. Подошла к телефону и набрала номер.
– Да? – с сомнением отозвался сонный мужской голос на другом конце города.
– Почему ты не приехал? Дети тебя ждали.
В трубке заскрежетала, раздраженно громыхнула зажигалка.
– Какие-то помехи... Ты меня слышишь?
– Да.
– Почему ты не приехал?
– Я не успел.
– Не успел за весь день?
– Да.
– Что же ты такого важного делал?
Молчание. Влажной, холодной пятерней прилипнув к трубке, Марина напряженно слушала, как скребутся там, внутри, маленькие острые коготочки – царапают нежную телефонную пластмассу, ковыряются в кабеле, перепиливают провода.
– Что ты такого важного делал?
– Перестань.
Коготочки.
– Хорошо. Перестала.
– Как у вас вообще дела?
Она нажала на рычаг. Постояла немного у телефона, ожидая, что он перезвонит. Вернулась на кухню, увидела, что под столом стошнило кота. Убрала.
Через неделю кот сбежал.
В последнее время Федя вообще вел себя как-то странно. То суетливо прохаживался взад-вперед по подоконнику – шерсть дыбом, спина болезненно топорщится верблюжьим горбом. То вдруг запрыгивал на книжный шкаф и долго неподвижно сидел там, желтыми остекленевшими глазами таращась в пространство. И еще эти странные утробные звуки, которые он издавал, как чревовещатель, не открывая пасти.... Заунывные, тягучие, потусторонние – нечто похожее, думала Марина, обычно звучит в фильме ужасов, перед как происходит самое страшное – мертвец оживает или в окне появляется чье-то безумное окровавленное лицо.
В день побега кот наотрез отказался от еды и питья; несколько часов просидел на шкафу, размахивая напряженным, дрожащим хвостом. Потом вдруг громко зашипел, как новогодняя петарда перед взрывом, и решительно ринулся вниз, прямо на Максима, который мирно сидел себе в кресле и смотрел по телевизору мультики. Все произошло в считанные секунды. Продолжая шипеть, Федя – их толстый, всегда такой ласковый, такой ленивый кастрированный Федя – наотмашь ударил мальчика лапой по лицу, оставив у него на лбу четыре глубокие кровоточащие борозды. Потом, пролетев чуть не половину комнаты, одним прыжком вскочил на оконную раму (едва не свалился, но уцепился передними лапами и ловко подтянул грузное, нервно подрагивающее тело), весь подобрался, истерично мяукнул и выпрыгнул наружу через открытую форточку.
Марина выбежала на балкон и свесилась вниз, ожидая увидеть на земле полосатый трупик животного. Однако кот уже преспокойно трусил по тротуару куда-то в глубь дворов, словно полет с восьмого этажа был для него привычной ежедневной разминкой.
Больше Марина никогда его не видела. В тот вечер она немного побродила вокруг дома – совершенно
