с платформы. Пути, по словам дежурного, были обесточены ещё перед спуском людей в метро, для их же безопасности и экономии запасов электроэнергии. И через десять минут станция уже скрылась за поворотом.
Шли мы медленно, стараясь особо не шуметь. Дежурный — впереди, по межрельсовому жёлобу, а мы с Вовой — по краям, вдоль стен тоннеля. Вокруг была абсолютная чернота. Хоть глаз коли. Ничего не видать. Я даже попробовал глаза закрыть — ничего не изменилось, только с шага сбился. Дежурный остановился, спросил всё ли в порядке. Я кивнул (зачем, ему же меня не видно), сказал, что оступился, и мы двинулись дальше.
Казалось, мы идем целую вечность, как вдруг наш проводник охнул и повалился на пол. Вовка, вскинув автомат, прильнул к стене. Я же всматривался в темноту прямо перед собой…
— Кажется, ногу сломал — раздался впереди стон дежурного.
Нас немного отпустило. Закинув оружие на спину, мы поспешили к месту, где лежал наш горе- проводник. Я, впрочем, как и Вовка, ожидал чего-то совсем другого. Более страшного что ли. Чего-то такого, встреча с чем грозила бы гибелью или сильным увечьем, а тут всего-навсего нога. Но в глубине души я радовался, что всё обошлось.
Дальше двигаться мы не могли. Голень проводника сильно болела. Соорудив из автоматов импровизированные носилки и водрузив на них раненого, мы потихоньку зашагали назад, к Курской. Обратная дорога заняла гораздо больше времени, нежели туда. Идти было неудобно. Мы часто останавливались и отдыхали.
Первым увидал нас караульный Метелица. Он послал кого-то за лейтенантом, а сам помог перетащить проводника на платформу. Вокруг собирался народ.
Холмогор был разочарован. Он не ожидал нас так скоро, да ещё и с таким (никаким) результатом. Лейтенант не хотел терять больше времени. Сказал, что вместо раненого проводника группу возглавит рядовой Тевтонов. Он — москвич и метро, наверное, хорошо знает, раз в нём катался. Мы возражать не стали.
Идти по тоннелю Тевтону ой как не хотелось, но всё-таки его сняли с караула (ведь сегодня была его очередь), дали всё необходимое и прислали к нам. Посетовав на лейтенанта и склад его ума, Лёша спрыгнул на пути, и вторая попытка штурма тоннеля к Таганской началась. Пройдя мимо позолоченного щита-дверцы с надписью «Курская большого кольца», мы скрылись в темноте тоннеля. Шли теперь мы гораздо осторожнее, выставив вперед стволы автоматов, как щупы.
Прошагав часа три, мы заметили, что мрак, окружавший нас всю дорогу, потихоньку отступает. Впереди показалась Таганская. Что-то квадратное стояло напротив платформы и, занимая почти весь тоннель, загораживало дорогу. Подойдя ближе, мы поняли, что это вагоны.
— Стой! Кто идёт? — раздался оклик с платформы.
Мы остановились и посмотрели наверх. На самом краю стояли трое вооружённых людей с серой форме. Разузнав, кто мы, откуда и с какой целью прибыли к ним, караульные помогли нам подняться. Потом забрали оружие, и повели к начальнику станции (тот жил в штабной палатке на противоположном конце платформы).
Таганская (кольцевая), по сравнению с Курской, казалась совсем не большой станцией. Хоть на ней и преобладал белый цвет, светлой её назвать было никак нельзя. Наверно из-за огромного количества палаток и толстых колонн, наличие коих свидетельствовало о плохой геологии станции. Колонны были украшены светлой, местами позолоченной, лепниной с лазурными вставками, а проходы между ними закрыты брезентовыми «простынями». От ветра, как пояснили караульные. Вообще, складывалось впечатление, что станцией управляет кто-то очень хозяйственный и домовитый.
У штаба было полно народу. Начальник станции, человек не высокий, лет тридцати, с животиком, расхаживал вдоль палатки и, полушутя, отчитывал подчинённых. Те, в свою очередь, приняв виноватый вид, опустили головы и задумчиво смотрели в пол.
Нам приказали остановиться. Один из конвойных отделился от группы и направился к палатке с докладом.
— Рома, Рома — Вовка дёргал меня за рукав. — Смотри… старшина!
Я вгляделся и не поверил глазам. Перед нами стоял бывший старшина нашей роты, прапорщик Гераськин. Только совсем лысый. Сколько я себя помнил, старшина всё время носил бакенбарды. Тевтон даже шутил на эту тему. Говорил, что если Гераськина покрасить в рыжий, получится настоящий Роман Трахтенберг (какой-то известный телеведущий). Мне же своей внешностью и манерами старшина часто напоминал поросёнка. В части он заведовал нашей каптёркой и снабжал роту всем необходимым: мылом, полотенцами, работой. А теперь он — начальник Таганской (кольцевой).
Прапорщик, видимо, тоже не ожидал нас встретить. Но очень обрадовался. Спросил откуда мы и даже пожал руку. Сказал, что часто нас вспоминал, что мы — настоящие бойцы и, если бы в его группу (тогда, в части) определили нас, а не этих четырнадцать раздолбаев… так он и сказал… то он бы горы мог свернуть.
— Они даже палатки поставить не могли, представляете — распространялся старшина, в сердцах.
Тут мы вспомнили себя. Лёша даже покраснел от неудобства. А старшина продолжал. Он говорил, что долго промучился с обустройством станции. Спрашивал, видели ли мы вагоны, у самой платформы. Когда мы ответили, что да, он рассказал историю об их появлении здесь, на станции.
Сразу после атаки места на платформе катастрофически не хватало. Люди просто на ней не помещались. А тут выясняется, что в тоннелях, по направлению к Павелецкой, стоят два бесхозных поезда. Только место зря занимают. Тогда-то прапорщик и решил вытянуть их прямо к платформе. Сказано, сделано. Собрал народ, выдал колья, верёвки и выполнил намеченное. Потом оборудовал вагоны под жилые помещения и поселил людей. Благодаря этому жилая площадь Таганской увеличилась почти на треть и проблема с перенаселённостью станции пропала.
Ещё Гераськин пытался наладить контакты со смежными станциями: Марксистской и Таганской (радиальной). Заключить, так сказать, некий союз. Однако из-за непонимания друг другом сторон ничего у него не вышло.
— Я им одно говорю, они мне — другое. Я им — одно, они мне — совершенно другое — жаловался на смежников старшина.
Наступило время ужина. Прапорщик распорядился выдать каждому из нас по сухому пайку. Откуда они у него — он не говорил. И пока мы разогревали кашу (таблетки сухого спирта находились в каждой коробке) и открывали банки с тушёнкой, Гераськин сказал, что сейчас в Москве зима и лежит снег.
— Товарищ прапорщик, какой снег? Когда из части выезжали, лето только кончалось — в глазах Тевтона читалось недоумение.
Прапорщик лишь улыбнулся, а затем поведал нам о недавних пробных вылазках в город.
Недалеко от Таганской находился главный телеграф. Попыток добраться до него было несколько. Но ни одна не увенчалось успехом. Сверху была слишком сильная радиация и многие, вернувшиеся обратно, умерли. Остальные мучились от высокой температуры, ломоты в костях и тошноты. Поэтому планы по освоению наружного пространства пришлось пока отложить до уменьшения радиационного фона.
Мы слушали раскрыв рты. Ведь на Курской у нас до такого пока никто не додумался. Может оно и к лучшему конечно, но сейчас, в метро, слушать о мире сверху было безумно интересно.
