могла говорить об Эй-Джи.
— Не связывайся снова с этим шакалом. Ты даже не представляешь, куда тебя это может привести! — возмутился Остин.
— Ты прав, не представляю, — честно сказала я. — Дело в том, что я понимаю — то, что он делает, Эй-Джи делает исключительно ради удовлетворения своего тщеславия — лечит израненное самолюбие. И я знаю, что я жалкая и беспомощная. Я это знаю! Но в ту ночь, в Каскавилле, я была так близка от того, чтобы…
Остин медленно покачал головой.
— Ну почему? — спросил он.
— Эй-Джи сказал кое-что. В том маленьком доме в Малберри-Хилл. Он смотрел на ту старую фотографию с королевами красоты. Ну, на ту, где мама. Он никогда раньше не видел маминой фотографии. И я сказала ему то, что тогда сказала Соня — ну, что я — вылитая мама. И он меня остановил. Он сказал, что я не такая, как она. Я не стала бы поступать так, как поступала она. Я не стала бы вилять и изворачиваться. Не стала бы никого обманывать. И я тогда за это готова была его полюбить. Потому что он был прав. Я не такая, как она. И тогда Эй-Джи сказал кое-что такое, отчего у меня открылись глаза. Он сказал, что он не такой, как его отец. Он давно знал о том, что Дрю бабник, и всегда его за это презирал. Эй-Джи попросил дать ему еще один шанс. Чтобы он смог доказать, что он не такой.
— Как трогательно, — сказал Остин.
— Ты ему не веришь?
— Нет. Но я тебе не указ, детка. Я никогда не пойму обычных мужчин — никогда.
— Понимаешь, что он сделал? Он проложил себе путь в мое сердце своими словами.
— Не только в сердце, но и в штанишки, — сказал Остин. — Но ты не дала ему дойти до конца. Почему?
— Потому что я не чувствовала того, что должна была чувствовать. Меня… Земля не ушла у меня из-под ног, понимаешь? Я не могу этого объяснить. И потом Эй-Джи переключил тему и стал говорить о старых добрых днях, о том, как мы чудесно проводили время вдвоем.
— Нет! — сказал Остин. Я продолжала:
— И Эй-Джи вскользь сказал о том, что Кайл уговорил Дрю и Винса Баскомба продать свои участки.
— Интересно, — сказал Остин, откусывая кусочек цыпленка. — Ты сказала ему о том, что говорила тебе Соня обо всей той компании, включая его отца и Баскомба, и об их славном любовном гнездышке на озере?
— Нет. Но когда Эй-Джи упомянул Баскомба, у меня возникло такое неприятное чувство в животе. Знаешь, я живо представила, как они там веселятся. Это было так жутко.
— Расстройство желудка — лучшее лекарство от страсти, — сочувственно сказал Остин. — Слава Богу, ты пришла в себя.
— И еще Эй-Джи вот что мне сказал: у Баскомба неоперабельный рак мозга. Остин, он умирает. Эй-Джи говорит, что он согласился продать свой участок только по этой причине. Потому что он разорен и умирает. — Я вздохнула. — Я думаю, мне надо поехать к нему и поговорить, пока еще можно это сделать.
Глава 59
Мы с Остином сидели в машине перед обшарпанным кирпичным домом Винса Баскомба на окраине города. Стояло бабье лето — лучшая его пора, и день выдался на удивление красивым. В такой день так хочется сгрести упавшие листья в огромную кучу и упасть в нее, вдыхая непередаваемый аромат ранней осени.
— Как грустно, — сказала я, окинув взглядом облупившуюся краску на доме Винса, заросший сорняками двор и дверь парадного входа, которая, казалось, держалась на одном честном слове. — Когда я была маленькой девочкой, Баскомбы жили в большом красивом старинном доме в самом центре. Этот дом назывался «Берд-сонг». Я думала, так было и будет всегда. Лоррейн ездила на большой красивой машине, а Винс каждый год покупал у моего отца новенький автомобиль для себя. У них было много денег.
— Судя по тому, как выглядит это местечко, теперь Баскомб на мели, — поморщившись, сказал Остин. Он кивнул в сторону старенькой «хонды», притулившейся у подъезда. Она была покрыта опавшими листьями и сосновыми иглами. Две шины спущены. — Это тебе не «линкольн».
— Может, он слишком болен, чтобы разговаривать, — начала было я. — Надо было сначала позвонить. Он меня не знает. Я сглупила.
— Если он не захочет разговаривать, то он и не будет, — резонно заметил Остин. Он вышел из «вольво». — Пойдем.
— Ладно.
Бетонное крыльцо было покрыто въевшейся грязью. У двери валялись опавшие листья и стоял большой пластиковый мешок для мусора, который, похоже, никто не выносил, по крайней мере, месяц.
Остин позвонил в дверь, и я затаила дыхание. Прошла, наверное, минута, которая мне показалась вечностью.
— Пойдем, — сказала я, дернув Остина за рукав. — Я не могу.
— Кто-то пришел? — донесся слабый голос из-за двери. — Кто-то пришел? Таня, это ты?
— Ответь ему, — прошептал Остин, — или это сделаю я.
— Мистер Баскомб, — задыхаясь, сказала я. — Это не Таня. Меня зовут Кили Мердок. Вы раньше были знакомы с моим отцом, Уэйдом Мердоком. Вы можете подойти к двери, мистер Баскомб?
— Нет, черт возьми! — прокричал он. — Я прикован к этой чертовой кровати. Но раз уж вы пришли, можете зайти.
Дверь открылась легко. Когда мы вошли, нас чуть не сбила с ног удушающая волна пропитанного запахами мочи воздуха. В комнате было сумрачно. Была включена лишь настольная лампа. Кровать стояла у стены, и в этом свете мы могли разглядеть лишь силуэт человека, полулежащего на подушках.
— Ну что, не стойте на пороге. Дверь закройте. Я не собираюсь оплачивать отопление улицы.
Я вошла и, наконец, смогла разглядеть обстановку. На Винсенте была вязаная лыжная шапочка, надвинутая почти до бровей, и серый свитер. Ниже пояса он был укрыт вязаным шерстяным пледом веселой яркой розово-голубой расцветки. Но что меня действительно поразило, так это то, как этот мужчина усох. Сейчас он едва весил сорок килограммов.
— Ну, давайте же, заходите. Чего вы хотите? Вас Таня послала?
— Кто такая Таня? — спросил Остин.
— Таней зовут мою так называемую домашнюю медсестру, — сказал старик. Он подозрительно на нас покосился. — А вы кто такие, черт возьми?
— Я — Остин Лефлер, друг Кили, — сказал Остин и протянул завернутый в ярко-желтую бумагу горшок с цветами. — Мы принесли вам цветы. Мы слышали, что вы болеете.
— Болею? Это хорошо сказано. Я умираю. Ваши цветы, скорее всего, протянут дольше, чем я.
Мы с Остином приближались к старику осторожно, мелкими шажками, словно шли по минному полю. Остановились мы в нескольких шагах от кровати.
Баскомб снял с лампы абажур и ткнул лампой в мою сторону. Я прикрыла глаза от яркого света.
— Ты дочка Мердока? — спросил он. Впервые я заметила, что он был без вставных челюстей. Десны его были ярко-розовые, и эти десны в сочетании с вязаной шапочкой и веселым пледом создавали ощущение, будто перед тобой переросший младенец.
— Да, сэр, — сказала я.
— Я знаю твоего отца, — сказал Баскомб, явно довольный тем, что смог вычислить мою родословную. — И твою маму тоже знавал.
Остин толкнул меня в бок.
— Да, сэр. Поэтому я и пришла с вами поговорить.
— О чем? — спросил он.
— Ну… — Я обвела взглядом комнату. Оранжевый палас был весь в грязи, низкий кофейный столик перед кроватью уставлен склянками с лекарством, там же валялась истрепанная стопка журналов «Ридерз дайджест». В дальнем углу комнаты докрасна раскалился масляный обогреватель. Перед ним стояли два
